Лосев: биография жизнь идеи философия: алексей лосев.

смотреть на рефераты похожие на "Философ Алексей Федорович Лосев"

А. Ф. ЛОСЕВ ЦЕЛОСТНОСТЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА

А. Ф. Лосев (23.09.1893 - 24.05.1988) родился в Новочеркасске (столице
Области Всевеликого Войска Донского) в скромной семье Ф. П. Лосева, учителя математики, страстного любителя музыки, скрипача-виртуоза, и Н. А. Лосевой, дочери настоятеля храма Михаила Архангела, протоиерея о. Алексея Полякова.
Однако отец оставил семью, когда сыну было всего три месяца, и воспитанием мальчика занималась мать. От отца А. Ф. унаследовал страсть к музыке и, как он сам признавался, «разгул и размах идей», «вечное искательство и наслаждение свободой мысли». От матери - строгое православие и нравственные устои жизни. Мать и сын жили в собственном доме, который в 1911 г., когда
Алексей кончил с золотой медалью классическую гимназию, пришлось продать - нужны были деньги для обучения в Московском Императорском Университете
(доходов со сдаваемого матерью в аренду казачьего наследственного надела не хватало).

Алексей Лосев в 1915 г. окончил Университет по двум отделениям историко- филологического факультета - философии и классической филологии, получил он и профессиональное музыкальное образование (школа итальянского скрипача Ф.
Стаджи) и серьезную подготовку в области психологии.
Со студенческих лет он член Психологического Института, который основал и которым руководил профессор Г. И. Челпанов. Обоих, учителя и ученика, связывало глубокое взаимопонимание. Г. И. Челпанов рекомендовал студента
Лосева в члены Религиозно -философского общества памяти Вл. Соловьева, где молодой человек лично общался с Вяч. Ивановым, С. Н. Булгаковым, И. А.
Ильиным, С. Л. Франком, Е- Н. Трубецким, о. П. Флоренским. Оставленный при
Университете для подготовки к профессорскому званию, Алексей Лосев одновременно преподавал в московских гимназиях древние языки и русскую литературу, а в трудные революционные годы ездил читать лекции в только что открытый Нижегородский Университет, где и был избран по конкурсу профессором (1919), в 1923 г. Лосева утвердил в звании профессора уже в
Москве Государственный Ученый Совет.

На родину, где никого из близких за годы революции не осталось в живых,
Лосев не возвращался.

В 1922 г. он вступил в брак (венчал в Сергиевом Посаде о. П. Флоренский) с Валентиной Михайловной Соколовой, математиком и астрономом, которой мы обязаны напечатанием книг А. Ф. в 20-х годах.

Все эти годы А. Ф. Лосев был действительным членом Государственной
Академии Художественных наук, профессором Государственного Института музыкальной науки (ГИМН), где он работал в области эстетики, профессором
Московской консерватории.

Начал он печататься с 1916 г. («Эрос у Платона», «Два мироощущения», «О музыкальном ощущении любви и природы»).
В 1919 г. на немецком языке вышла в Швейцарии в сборнике «Russland» важная статья Лосева Russische Pholosophie. В 1918 г. молодой Лосев совместно с С.
Н. Булгаковым и Вяч. Ивановым готовил по договоренности с издателем М. В.
Сабашниковым серию книг. Называлась эта серия под ред. А. Ф. Лосева
«Духовная Русь». В ней, кроме вышеназванных, участвовали Е. Н. Трубецкой,
С. Н. Дурылин, Г. И. Чулков, С. А. Сидоров. Однако издание это не увидело света, что и неудивительно для революционных лет.

Однако в эти же годы началась подготовка т. н. «восьмикнижия», которое А.
Ф. Лосев опубликовал с 1927 по 1930 гг. Это были «Античный космос и современная наука» (1927), «Философия имени» (1927), «Диалектика художественной формы» (1927), «Музыка как предмет логики» (1927),
«Диалектика числа у Плотина» (1928), «Критика платонизма у Аристотеля»
(1929), «Очерки античного символизма и мифологии» (1930), «Диалектика мифа»
(1930).

Уже в конце 20-х годов автор этих книг подвергся травле и проработке в печати. На XVI партсъезде ВКП(б) его осудил (в первую очередь за
«Диалектику мифа») Л. М. Каганович, как классового врага. В ночь на
Страстную пятницу 18 апреля 1930 г. А. Ф. Лосева арестовали, приговорив к
10 годам лагерей (его супругу к 5 годам), обвиняя в антисоветской деятельности и в участии в церковно-монархической организации. Уже отбывшего 18 месяцев заключения во внутренней тюрьме Лубянки (4 месяца в одиночке) и находящегося в лагере на стройке Беломорско-Балтийского канала на Лосева в статье «О борьбе с природой» обрушился М. Горький.

С удивительной стойкостью переносили Лосевы свое лагерное бытие, о чем свидетельствует переписка А. Ф. с В. М., заключенной в лагере на Алтае.
Поддерживала силу духа супругов Лосевых их глубокая вера и тайно принятый ими (под именами Андроника и Афанасии) монашеский постриг (1929 г., 3 июня), совершенный известным афонским старцем, архимандритом о. Давидом.

Однако сфабрикованное дело потерпело в конечном счете крах. Лосевых освободили в 1933 г. в связи с завершением стройки канала. Правда, А. Ф. вышел из лагеря, почти потеряв зрение, но зато с разрешением (сказалась помощь Е. П. Пешковой, жены Горького, главы Политического Красного Креста) вернуться с восстановлением гражданских прав в Москву.
В ЦК ВКП(б) бдительно следили за вернувшимся философом. Ему наложили запрет на работу по его прямой специальности, разрешив заниматься античной эстетикой и мифологией. Все 30-е годы А. Ф. переводил античных авторов:
Платона, Аристотеля, Плотина, Прокла, Секста Эмпирика, мифо-графов и комментаторов философии, Николая Кузанского, а также знаменитый ареопагитский корпус. Штатного места в высших учебных заведениях для бывшего арестанта не было, и он вынужден был выезжать из Москвы раза два в год для чтения курсов античной литературы в провинцию.

В 1941 г. семья Лосевых пережила новую катастрофу - гибель дома от немецкой фугасной бомбы, полное разорение, смерть близких. Жить пришлось начинать сначала еще раз. Появилась надежда на университетскую деятельность. Пригласили на философский факультет МГУ им. Ломоносова. Но читавшего лекции и руководившего гегелевским семинаром проф. Лосева
(1942-1944 гг.) изгнали из Московского университета по доносу (в нем принял участие и бывший друг), как идеалиста.

В 1943 г. А. Ф. присудили степень доктора филологических наук.
Классическая филология оказалась спасительной. Власть перевела Лосева
(оставить без работы не решились) в Московский государственный пединститут им. Ленина на открывшееся там классическое отделение, где он мешал как конкурент зав. кафедрой. Правда, через несколько лет отделение закрыли, и
Лосев оказался сначала на кафедре русского языка, а затем на кафедре общего языкознания, где он преподавал древние языки аспирантам, проработав до самой своей кончины.

С 1930 по 1953 гг. А. Ф. Лосев не издал ни одного своего труда (перевод из Николая Кузанского не в счет) - издательства боялись печатать рукописи
Лосева по античной эстетике и мифологии, обставляя их отрицательными рецензиями, обвиняя в антимарксизме, что граничило с антисоветчиной, грозило новым арестом. Спасла смерть Сталина.
С 1953 г. А. Ф. Лосева начали интенсивно печатать. Теперь, в 1998 г., в списке трудов Лосева более 700 наименований, из них более 40 монографий. С
1963 по 1994 гг. выходило новое лосевское «восьмикнижие» - «История античной эстетики» в 8 томах и 10 книгах (т. VIII в двух книгах, готовый еще в 1985 г., вышел посмертно в 1992 и 1994 гг.). Этот труд явился подлинной историей античной философии, которая вся, по определению ее автора, выразительна, а значит, эстетична. Более того, этот труд дает нам картину античной культуры в единении ее духовных и материальных ценностей.

На склоне лет А. Ф. смог вернуться к любимой еще с 20-х годов проблематике. Впервые за советское время вышло собрание сочинений Платона под редакцией А. Ф. Лосева и В. Ф. Асмуса со статьями А. Ф. и комментариями
А. А. Тахо-Годи. Наконец, А. Ф. Лосев официально вернулся в философию, сотрудничая в пятитомной философской энциклопедии (1960-1970), где ему принадлежат 100 статей, иные из которых представляют большие глубокие исследования. Выпустил он (тоже впервые в русской науке) «Античную музыкальную эстетику» (1960-1961), не говоря уже о серьезных и объективных статьях, посвященных Рихарду Вагнеру, о котором не принято было говорить положительно (1968, 1978).

В 1983 г. вышла книга «Знак. Символ. Миф». Но еще раньше, в 1976-м, появилась книга «Проблема символа и реалистического искусства» (2-е изд.,
1995). Именно Лосев впервые за советское время заговорил о символе, о предмете, долгие годы закрытом для исследователей и читателей, и заговорил положительно, вопреки ленинской критике. Впервые поднял А. Ф. и ряд наболевших вопросов, связанных с эпохой Возрождения. А. Ф. Лосев, несмотря на противодействие защитников марксистской доктрины, представил обратную сторону так называемых титанов Ренессанса с их вседозволенностью и абсолютизацией человеческой личности. «Эстетика Возрождения» (1978) оказалась, как всегда у Лосева, больше, чем эстетика. Это выразительный лик культуры целой эпохи.
Вернулся А. Ф. и к русской философии, о которой он писал в давние времена.
Он подготовил большую книгу об учителе своей юности, Вл. Соловьеве, напечатав ее сокращенную редакцию под названием «Вл. Соловьев» (1983). Это вы звало невероятные гонения и на книгу (первую при советской власти о русском философе), и на ее автора. Книгу пытались уничтожить, а потом сослали на окраины страны (за невозможностью сослать самого автора).
Рукописи Лосева в разных издательствах были задержаны на основе приказа
Председателя Комиздата Б. Н. Пастухова. Полностью книга «Вл. Соловьев и его время» появилась в печати после кончины А. Ф., уже в 1990 г.

Так хотя бы в конце жизни, но снова были подняты Лосевым и восстановлены в своих правах излюбленные им с 20-х годов идеи (причем уже не только на античном материале) и выражены в чрезвычайно острой, яркой и полемической форме.

А. Ф. Лосев скончался 24 мая 1988 г. в день памяти славянских просветителей св. Кирилла и Мефодия, покровителей Лосева с детских лет (в гимназии домовый храм был посвящен этим святым). Последнее, что написал А.
Ф. Лосев, - «Слово о Кирилле и Мефодии - Реальность общего», с которым А.
Ф. собирался выступить в год празднования Тысячелетия Крещения Руси. Это слово на 9-й день по кончине А. Ф. я прочитала на Международной конференции, посвященной великому празднеству, в присутствии многочисленных гостей и участников почтенного собрания, светских и духовных лиц, в том числе высоких иерархов.

В 1995 г. мне пришлось познакомиться со следственным делом А. Ф. Лосева, причем выяснилось, что в Центральном архиве ФСБ РФ сохранились изъятые при аресте философа рукописи (2350 страниц), которые были переданы мне 25 июля
1995 г. в «Доме Лосева» (на Арбате) в торжественной обстановке.
Интереснейшие архивные материалы, сохранившиеся дома после катастрофы 1941 г. и пополненные вернувшимися с Лубянки, регулярно публикуются в журналах, сборниках, таких как «Студенческий меридиан», «Человек», «Начала»,
«Символ», «Вестник РХД» (оба последние - Париж - Москва), «Новый журнал»
(Нью-Йорк).
Как всегда поздно, но восторжествовала справедливость: в 1990 г. - вышел том Лосева под скромным названием «Из ранних произведений», где были напечатаны «Философия имени», «Диалектика мифа», «Музыка как предмет логики». А. Ф. Лосев вернулся в ряды великих русских философов. Он оказался из них последним. В 1993-1997 гг. издательство «Мысль» (Москва) выпустило семь томов сочинений А. Ф. Лосева, где перепечатано «восьмикнижие» 20-х годов и впервые опубликованы обширные архивные материалы. В 1997 г. появился сборник работ Лосева «Имя» (СПб. изд. «Алетейя»), куда вошли новые архивные материалы, в том числе тезисы докладов А. Ф. Лосева об Имени
Божием и многое другое. Жизнь и творчество А. Ф. Лосева продолжаются в его книгах.

Всякий, кто знакомится с трудами А. Ф. Лосева, будет поражен разнообразием его научных интересов, как будто совсем несовместимых друг с другом. Однако при ближайшем рассмотрении не только книг русского мыслителя, но и его биографии можно убедиться в удивительной целостности и целеустремленности его долгого творческого и жизненного пути.

Эта целеустремленность и целостность проявились еще в гимназические и студенческие годы.

А. Ф. любил родную гимназию, называя ее «кормилицей» (она действительно изобильно питала своих учеников науками) и вспоминая ее постоянно.

В гимназии заложено было у юного Лосева стремление соединять все области знания в нечто единое. Он увлекался литературой, философией, математикой, историей, древними языками. Учителя были выдающимися знатоками своего дела
(«Не чета нынешним профессорам», - говаривал он). Достаточно сказать, что в старших классах гимназии юноша изучал сочинения Платона, полученные в подарок от учителя древних языков И. А. Микша, а также сочинения Вл.
Соловьева, которыми наградил его директор гимназии Ф. К. Фролов.

Кроме того, существовали журналы «Природа и люди», «Вокруг света»,
«Вестник знаний», «Вера и разум», которые читал и выписывал гимназист.
Слушал он и лекции приезжих ученых и критиков вроде Ф. Степуна и Ю.
Айхенвальда, неизменно посещал театр, где играли известнейшие в России гастролеры, и концерты «Русского музыкального общества». Всего не перечесть. В недавно обнаруженной мною в домашнем архиве переписке (в пяти объемистых записных книжках) гимназиста Алексея Лосева и гимназистки Ольги
Позднеевой (сестры его сотоварищей по гимназии братьев Позднеевых, будущих профессоров) есть примечательные свидетельства вполне осознанного юношей дальнейшего жизненного пути.

«Я не для балов и не для танцев, а для служения науке, для поклонения прекрасному» (подчеркнуто Лосевым). Он пишет сразу два сочинения, о чем сообщает Ольге: «Я сижу до 12-ти, а иногда и больше. У меня на столе сейчас лежит по крайней мере до 200 книг и брошюр, не считая нескольких дестей исписанной бумаги. Все сочинения, рефераты, заметки, выписки из книг». Одно сочинение - «Ж. Ж. Руссо и диссертация: «О влиянии наук на нравы». Другое -
«Психические различия человека и животных». «В работе вся цель жизни.
Работать над самим собой, учиться и учить. Вот мой идеал», и добавляет одно из любимых изречений: «Если ты молишься, если ты любишь, если ты страдаешь, то ты человек». И еще одно: «Мысль без жизни и жизнь без любви - что пейзаж без воздуха - там задохнешься». Он с гордостью пишет о своей матери, что это именно она сделала «из жалкого, хрупкого дитяти юношу, честно трудящегося и стремящегося оправдать свое название христианина» (7 ноября
1909 г.). Он переписывает свой реферат о Руссо и готов писать всю ночь:
«Буду сидеть до света, а своего добьюсь». «Одна наука. Только ты одна приносишь мне успокоение». И мест таких множество в этом диалоге близких душ.

Особенно импонирует Алексею Камилл Фламмарион, знаменитый французский астроном и вместе с тем беллетрист, романами которого - «Стелла» и «Урания»
- зачитывался гимназист.
Для Алексея, который в 1909 г. написал сочинение «Атеизм. Его происхождение и влияние на науку и жизнь», важно, что Фламмарион, «будучи самым серьезным ученым, в то же время верующий в Бога», с уважением относится к христианству. Уже в этих словах гимназиста заложен один из главных жизненных и мировоззренческих принципов Лосева о целостном восприятии мира через единство веры и знания-

Вне философии юноша не мыслит жизни. Он твердо уверен в том, что
«философия есть жизнь», а «жизнь есть философия». «Есть, - пишет он, - единое знание, единый нераздельный дух человеческий. Ему служите!». «Вы хотите быть философом? Для этого надо быть человеком» (там же, выделено
Лосевым). Перед нами семена будущего целостного взгляда на мир и его освоение. Здесь же вполне осознанная целеустремленность к познанию истины, вечное ее искание, ибо претензия на обладание истиной «есть смерть» . Тут же спор с Достоевским, ибо «не красота спасет мир, а добро».

Размышления о любви студента Лосева тоже утверждают «взаимную принадлежность» двух душ к «вселенскому всеединству» , а стремление к любви тоже понимается как «стремление к утраченному единству», являясь космическим процессом. «Зерно любви» «в своем динамическом аспекте есть порыв к единству, побеждающему смерть, неведение и несчастье», «узревший тайну любви в идее всеединства знает, что такое он, человек, и куда он идет» . «Человеческая душа тоскует по своей небесной родине, но она в путах зла. Отсюда любовь на земле есть подвиг» . «Абсолютное счастье есть вечная жизнь и радость о Духе Святе» . Вера в единого Творца приводит к мысли, что
«Ипостасный Бог, являющий своим ипостасным единством идею всеединой вселенной», есть «предвечный образ единения душ» ,

Наиболее четко и выразительно представлена идея всеединства в юношеской работе Лосева под названием «Высший синтез как счастье и ведение», которая была написана накануне отъезда в Москву перед поступлением в Московский университет в 1911 г.
Он задумал это сочинение в 15 главах как некую программу для будущей творческой жизни. Правда, автор установил только основные тезисы, написал частично главу «Религия и наука», собрал к ней подготовительные материалы и заметки. Особенно дорога оказалась для юного (как и для зрелого) Лосева идея единения науки и религии, веры и знания. Ведь знать можно только тогда, когда веруешь, что объект знания действительно существует, а верить можно, если знаешь, во что надо верить. Одно из любимых изречений А. Ф. - слова апостола Павла «верою познаем».

Основной тезис юного философа был высказан вполне четко. Высший синтез - это синтез религии, философии, науки, искусства и нравственности, т. е. всего, что образует духовную жизнь человека.

Этот высший синтез, очевидно, нашел опору в теории всеединства Вл.
Соловьева, которого Лосев считал своим первым учителем наряду с Платоном, учителем в жизненном, а не абстрактном понимании идей и виртуозной диалектике.

Философские размышления молодого Лосева (а ими заполнены его дневниковые записи) все тяготеют к самой ранней его теоретической работе, которая вполне созвучна и его будущей творческой и жизненной позиции.

Однако здесь нам необходимо сделать некоторые уточнения, которые смогут связать русского философа с классической традицией. Наш читатель тем самым до некоторой степени получит объяснение, почему А. Ф. Лосев опирался в своих трудах на опыт античной философии, без которой не могли обойтись ни восточные Отцы церкви православной Византии (а они были мастерами диалектики, не уступая в этом неоплатоникам), ни западная средневековая схоластическая наука, ни эпоха Возрождения в лице кардинала Николая
Кузанского, ни Шеллинг, ни Гегель. В связи с этим думаю, что не следует ограничиваться при изучении работ А. Ф. Лосева ссылкой только на теорию всеединства Вл. Соловьева.
Конечно, Вл. Соловьев был, по признанию самого А. Ф., его первым учителем, и теория всеединства объединяет Лосева и Вл. Соловьева. Однако всеединство немыслимо без целого или целостности, а эта последняя опять-таки свои истоки имеет в античной философии, которая Лосевым, готовившим свои книги
20-х годов, была глубоко изучена в подлинниках. Ему особенно импонировала в этом плане теория Аристотеля об общности (синтез единичного и общего), которая есть не что иное, как идея, эйдос или смысл любой вещи, организующей ее целостность.

И вот тут-то Лосев выявляет и развивает в связи с идеей целостности теорию организма и механизма, намеченную в философии Аристотеля. В формулировке Лосева эта теория, обдумывавшаяся Аристотелем трудно и разбросанно, звучит достаточно ясно. Целостность вещи как организма гибнет с удалением из нее хотя бы одной существенной ее части, в то время как целостность механизма сохраняется, несмотря на удаление отдельных частей и на их замену. Это замечательное учение о целостном организме проходит через все творчество А. Ф., и раннее, и самое позднее. По Аристотелю, таким организмом является всякая отдельная вещь, всякое отдельное живое существо, всякая эпоха и, наконец, космос тоже в целом есть организм. Организм, таким образом, по Аристотелю, есть «такая целостность вещи, когда имеется одна или несколько таких частей, в которых целостность присутствует субстанциально».

У Аристотеля это продуманная философом теория, та логическая структура, которая необходима, чтобы отличать организм от механизма, а вовсе не обычное для древних представление о всеобщем одушевлении мира.

Более того, свою логическую структуру организма Аристотель выразил по своей терминологии в учении о «четырех причинах», которые Лосев именует, опять-таки разъясняя, интерпретируя и развивая, «четырехпринципной структурой всякой вещи как организма».
Основой такой структуры является эйдос, или идея, смысл, сущность вещи; далее материя, которая есть не что иное, как возможность жизненного воплощения идеи; затем причина развития данного организма, заключающая в себе самопроизвольное движение, и, наконец, результат или цель самодвижущегося развития. Этот аристотелевский так называемый четырехступенчатый принцип целостной структуры любой вещи как организма в дальнейшем вошел и в неоплатоническую систему, где делался особенный упор на единое, объединяющее в одно целое каждую его часть. Недаром Лосев выделил у Прокла в его учении о едином, т. н, генологии, двенадцать типов единого, в конце концов все многообразие мира возводилось у неоплатоников к высшему безымянному абсолюту, к Единому, создающему целостность космического организма.

Лосев был глубоким знатоком платоно-аристотелевского синтеза в неоплатонизме, последней философской школе античности (III-V вв.).
Думается, что не без воздействия тончайшей диалектики неоплатоников, которых Лосев изучал, комментировал, интерпретировал, переводил в течение всей своей долгой жизни, развивалось и укреплялось собственное учение
Лосева о целостности любой вещи и даже любой эпохи, которую он готов был рассмотреть «как живой, единый организм, как живое тело истории».

Эта целостность не исключала изучение отдельных фактов и явлений, она предполагала их, выявляя сначала нечто индивидуальное, частное, что в дальнейшем установит характерную для них органическую общность, как раз и создающую «живое тело истории». Еще в книге 1930 г. А. Ф. Лосев стремился установить именно тип античной культуры, отмечая, что «типология же и конкретная, выразительная физиогномическая морфология - очередная задача и всей современной философии и всей науки». Он готов был, «если позволят обстоятельства», опубликовать «ряд типологических работ». Такие обстоятельства надо было ждать десятки лет. Общее, целое, целостное культуры тысячелетней античности и вместе с тем индивидуальное, особенное, специфическое сумел продемонстрировать философ в своей монументальной
«Истории античной эстетики».
Небезынтересно отметить, что целостность ничуть не противоречит, по Лосеву, индивидуальности, которую, как он не раз повторял, «ничем нельзя объяснить, только из самой себя». «Даже Демокрит, - писал он, - впервые пожелавший изобразить индивидуальности, представил их как неделимые атомы». Но ведь греческое слово атоuоv и латинское individuum одинаково, буквально означают «неделимое», а значит, и целое, целостное, не разделенное механически на части. Значит, Демокрит тоже понимал атомы в качестве неких мельчайших организмов.

Однако умно сконструированная целостность каждой вещи и всего мира вовсе не исключала воздействия стихий и неожиданных драматических коллизий.
Недаром неоплатоники (особенно Плотин) представляли мир театральными подмостками, на которых разыгрывалась космическая драма, возглавляемая верховным хорегом-Демиургом.

Драма жизни, как мы знаем, не миновала и Лосева, почитателя «светоносного
Ума», «апологета разума», который, полагая, что мир «чреват смыслом», и в самой «бешеной бессмыслице» стремился «увидеть смысл». Философ Лосев отнюдь не случайно назвал жизнь сумасбродством, хотя видел даже в нем некий метод и определил «жизнь философа - между сумасбродством и методом».
Нет, не зря А. Ф. признавался в конце своего пути:
«Жизнь навсегда осталась для меня драматургически-трагической проблемой».
Теперь, надеюсь, вряд ли можно будет судить об энциклопедической эрудиции
А. Ф. Лосева и редкостной для науки XX в. (основанной на сознательном разъятии целого) универсальности русского мыслителя (философия и филология, эстетика и мифология, богословие и теория символических форм, история художественных стилей, философия музыки, математика, астрономия и др.), не учитывая понятий «всеединства», «высшего синтеза» и «целостности» предмета, понятого как организм. Мир для А. Ф. Лосева немыслим вне единораздельной целостности бытия. Сущность этой целостности можно изучить во всех внешних проявлениях ее частей, несущих на себе печать целого, так сказать энергию сущности, в формах словесных, математических, астрономических, символических, мифологических, музыкальных, временных и мн. др. Широта исследовательского диапазона Лосева и есть, таким образом, не что иное, как универсальное познание мира, созданного Единым Творцом, во всех выразительных смыслах и формах.

«Всеединство», «целостность», «высший синтез» привели Лосева к отрицанию противопоставления идеализма и материализма и вообще к употреблению этих
«заношенных терминов» с «неясным содержанием». Он решительно демонстрирует единство идеи и материи, духа и материи, бытия и сознания во введении к консерваторскому курсу по «Истории эстетических учений».

Он признает также диалектическую связь и единство между идеей и материей, но никак не главенство одной из них, как это характерно для марксизма.
Диалектик не может ставить преграду между сущностью и явлением, как нет преграды между бытием и сознанием, идеей и материей. Идея одухотворяет материю, а материя овеществляет дух, придает ему плоть.

А. Ф- Лосев писал: «Тело осуществляет, реализует, впервые делает существующим внутренний дух, впервые выражает его бытийственно. Сознание только тогда есть сознание, когда оно действительно есть, т. е. когда оно определяется бытием. Это диалектическое саморазвитие единого живого телесного духа и есть последняя известная мне реальность».
Здесь у Лосева нет ни абстрактной идеи, ни абстрактной материи. Наоборот, саморазвивающаяся идея обладает не только духом, но и материей, или телом, т. е., собственно говоря, включает в себя производственные отношения. Вот почему в экономике идея должна проявлять себя выразительно-сущей. Поэтому
«дух, который не создает своей специфической экономики, есть или не родившийся, или умирающий дух».
Как видим, А. Ф. Лосев создает свою теорию единства, или синтеза идеи и материи, подлинно диалектическим методом, присущим всем его построениям. «В философии я - логик и диалектик», - писал Лосев (письмо В. М- Лосевой из лагеря в лагерь от 11.03.32 г.), ибо в диалектике бьется «ритм самой действительности», диалектика - «глаза, которыми философия может видеть жизнь».
Чистая диалектика, писал А. Ф., относится к сфере «реалистической философии», понятой глубоко исторически, почему «все, что было, есть и будет, все, что вообще может быть, конкретным становится только в истории».
Свои тезисы А. Ф. подтвердил и в книгах 20-х годов, и особенно в поздней
«Истории античной эстетики». В ней историко-диалектический метод А. Ф.
Лосев применил к явлениям тысячелетней культуры, опираясь на точную науку, изучая детально, всесторонне, можно сказать, филигранно свой предмет и вполне естественно для него прибегая к художественной выразительности.

В книгах 20-х - начала 30-х годов, которые представлены в нашем томе, А.
Ф. Лосев строит свою оригинальную философскую систему, выдвигая такие кардинальные категории (логические и вместе с тем жизненные), как, например, одно, единое, сущность, эйдос, миф, символ, личность, имя, самое само, число и мн. др. и находит их истоки в античности. Поэтому всякий, кто хотел бы внимательно ознакомиться с целостной картиной лосевского видения мира с позиций философа XX в., должен обратиться не только к т. н.
«восьмикнижию» первой четверти века, но и к его позднему «восьмикнижию»
«Истории античной эстетики», тем самым соединив начала и концы в творчестве последнего представителя русской фило-софско-религиозной мысли. Сам А. Ф.
Лосев однажды признался в письме к В. М. Лосевой (из лагеря в лагерь
22.01.32 г.): «Имя, число, миф - стихия нашей с тобой жизни».

Лосев как религиозный философ раскрывается наиболее полно в своей философии имени («Философия имени» написана в 1923 г.), в которой он опирается на учение о сущности Божества и энергиях, носителях Его сущности
(доктрина христианского энергетизма, сформулированная в XIV в. св.
Григорием Паламой). Сущность Божества, как и положено в духе апофатизма, непознаваема, но сообщима через свои энергии. Эта доктрина нашла свое выражение в православном религиозно-философском движении имяславия, идеи которого глубоко понимали и развивали в 10-х - начале 20-х годов о. П.
Флоренский, о. С. Булгаков, В. Ф. Эрн, профессор-богослов Д. М. Муретов, религиозный деятель и публицист М. А. Новоселов, известные математики Д. Ф.
Егоров, Н. М. Соловьев и мн. др. А. Ф. Лосеву принадлежит серия докладов о почитании Имени Божьего в плане историческом (богословские споры IV в, и современное состояние вопроса) и философско-аналитическом. Он пишет также статью «Ономатодоксия» (греческое название имяславия), предназначавшуюся для печати в Германии.

Любое имя, а не только Имя Божие тоже понимается Лосевым не формально, как набор звуков, но онтологически, т.е. бытийственно. Однако открыто признаться в своих ареопа-гитских, паламитских и имяславских истоках ученый не мог, ссылаясь только на некие старые системы, давно забытые. Можно с полной уверенностью сказать, что идеи «философии имени» и сейчас современны, имея много общего с его поздними лингвистическими работами
50-80-х годов. В «Философии имени» А. Ф. Лосев философско-диалектически обосновал слово и имя как орудие живого социального общения, далекое от чисто психологических и физиологических процессов. В «Истории русской философии» Н. О. Лосский особенно оценил идеи Лосева в «Философии имени».
Лосский писал:
«Если бы нашлись лингвисты, способные понять его философию языка... они могли бы натолкнуться на совершенно новые проблемы и дать новые плодотворные объяснения многих явлений жизни языка». Н. О. Лосский подчеркнул наличие «целой философской системы» в «Философии имени» и открытие Лосевым «существенной черты мирового бытия», которое не замечают
«материалисты, позитивисты и другие представители упрощенных миропонимании».

Слово у А. Ф. Лосева всегда выражает сущность вещи, неотделимую от этой последней. Назвать вещь, дать ей имя, выделить ее из потока смутных явлений, преодолеть хаотическую текучесть жизни - значит сделать мир осмысленным. Поэтому весь мир, вселенная есть не что иное, как имена и слова разных степеней напряженности. Поэтому «имя есть жизнь». Без слова и имени человек «антисоциален, необщителен, не соборен, не индивидуален»,
«Именем и словами создан и держится мир. Именем и словами живут народы, сдвигаются с места миллионы людей, подвигаются к жертве и к победе глухие народные массы. Имя победило мир».

В. В. Зеньковский в «Истории русской философии» (Париж, 1950 г.), опираясь на «Философию имени», поражался «мощи дарования» Лосева, «тонкости анализа», его «силе интуитивного созерцания». Он подчеркивал в философии
Лосева «живую интуицию всеединства», символизм, близость к «христианской рецепции платонизма», «учение о Боге», которое нигде не подменяется учением о идеальном космосе, которое «решительно отделено от отождествления» этого космоса с Абсолютом (вопреки концепции софиологов с их космосом как живым цельм).
Лосев - творец философии мифа, тесным образом связанной с его учением об имени. Ведь «миф» по-гречески есть «слово максимально обобщающее». Автор понимает миф не как выдумку и фантазию, не как перенос метафорической поэзии, аллегорию или условность сказочного вымысла, а как «жизненно ощущаемую и творимую вещественную реальность и телесность». Миф - это
«энергийное самоутверждение личности», «образ личности», «лик личности», это есть «в словах данная личностная история». В мире, где царствует миф, живая личность и живое слово как выраженное сознание личности, все полно чудес, вопринимаемых как реальный факт, тогда миф есть не что иное, как
«развернутое магическое имя», обладающее также магической силой.

Миф как жизненная реальность специфичен не только для глубокой древности.
В современном мире очень часто происходит мифологизация, по сути дела, обожествление идей, выдвигаемых в политических целях, что особенно было характерно для страны, строящей светлое будущее с бессловесным обществом.
Создается, например, обожествление идеи материи (вне материализма нет философии), идеи построения социализма в одной стране, находящейся во вражеском окружении, идеи обострения классовой борьбы и мн. др. Идея, воплощенная в слове, обретает жизнь, действует как живое существо, т. е. становится мифом и начинает двигать массами и, собственно говоря, заставляет целое общество (не подозревающее об этом) жить по законам мифотворчества. Мифологизация бытия ведет к извращению нормального восприятия личного и общественного сознания, экономики, науки, философии, искусства, всех сфер жизни.

А. Ф. Лосев сознательно вставил в текст книги выброшенные цензурой опасные идеологические места. И не раскаивался. Он писал из лагеря жене: «В те годы я стихийно рос как философ, и трудно было (да и нужно ли?) держать себя в обручах советской цензуры». «Я задыхался от невозможности выразиться и высказаться». «Я знал, что это опасно, но желание выразить себя, свою расцветавшую индивидуальность для философа и писателя превозмогает всякие соображения об опасности» Опасность, как мы знаем, разразилась. «Диалектика мифа» была разрешена цензурой, возможно, потому, что политредактором
Главлита был поэт-баснописец Басов-Верхоянцев, который дал заключение на эту опасную книгу. Взаключенииотмечалась чуждость автора марксизму
(идеалист), приводились примеры из его «философского трактата», а затем следовала парадоксальная резолюция: «Разве только в интересах собирания и сбережения оттенков философской мысли, может быть, и можно было напечатать эту работу, столь не материалистически и не диалектически построенную». Как видно, поэт взял верх над цензором. В докладе Л. М. Кагановича, который приводил примеры из этого «контрреволюционного» и «мракобесовского» сочинения (дыромоляи, диамат как «вопиющая нелепость», колокольный звон, монашество, «долбежка» о «возможности социализма в одной стране»), прозвучали также эти самые «оттенки», что вызвали возмущенные возгласы с места: «Кто выпускает? Где выпущено? Чье издание?» Возмущенный драматург
Вл. Киршон воскликнул: «За такие оттенки надо ставить к стенке» (и накликал собственный расстрел).

Но дело было сделано. Запрещенная книга все-таки вышла", и ее не только продавали (книгопродавцы действовали в своих интересах очень оперативно).
Она попала в Ленинскую библиотеку, где ее, например, читал в научном зале и от руки переписывал философ Н. Н. Русов в военный 1942 год, американский же философ-славист Дж. Клайн купил эту книгу в Мюнхене в 1969 г. Теперь злосчастная рукопись «Диалектики мифа» со штампом Главлита и разрешением печатать вернулась с Лубянки в «Дом Лосева» после передачи мне архива философа в 1995-м.
Наука о числах, математика, «любимейшая из наук» (письмо кжене от 11.03.32 г.), связана для А. Ф. Лосева с астрономией и музыкой. Он разрабатывал ряд математических проблем, особенно анализ бесконечно малых, теорию множества, теорию функций комплексного переменного, занимался пространствами разного типа, общаясь с великими математиками Ф. Д. Егоровым и Н. Н. Лузиным, близкими ему мировоззренчески, религиозно-философски. Сохранился большой труд Лосева «Диалектические основы математики» с предисловием В. М. Лосевой
(в 1936 году были наивные надежды на публикацию). Для него и его супруги существовала общая наука, которая есть и астрономия, и философия, и математика. Вместе с тем «математика и музыкальная стихия» для него также едины, ибо музыка основана на соотношении числа и времени, не существует без них, есть выражение чистого времени. В музыкальной форме существует три важнейших слоя - число, время, выражение времени, а сама музыка - «чисто алогически выраженная предметность жизни числа». «Музыка и математика - одно и то же» в смысле идеальной сферы. Отсюда следует вывод о тождестве математического анализа и музыки в смысле их предметности. И в музыке происходит прирост бесконечно малых «изменений», «непрерывная смысловая текучесть», «беспокойство как длительное равновесие - становление».

Рассматривает Лосев соотношение музыки и учения о множествах. И там и здесь многое мыслит себя как одно. И там и здесь учение о числе, где единичности, составляющие его, мыслятся не в своей отдельности, но как нечто целое, так как множество есть эйдос, понимаемый как «подвижной покой». Однако в музыке и математике есть и решительное различие. Музыка живет выразительными формами, она есть «выразительное символическое конструирование числа в сознании». «Математика логически говорит о числе, музыка говорит о нем выразительно».
И наконец, замечательное сочинение А. Ф. Лосева под названием «Самое само»
(с интересными и подробными - их любил Лосев - историческими экскурсами).
«Самое само» никогда не печаталось при жизни философа, сохранилась рукопись, чудом уцелевшая в огне катастрофы 1941 г. Здесь учение А. Ф.
Лосева о вещи, бытии, сущности, смысле, который коренится в глубинах эйдоса. Здесь заключены зерна лосевского представления о всеединстве и целостности, в котором каждая отдельная часть несет в себе сущность целого, создавая живой организм, а отнюдь не механическое соединение частей. Этот организм и есть та общность, сердцевиной которой является «самость», «самое само». «Кто знает сущность, самое само вещей, тот знает все», - пишет
Лосев.

В свою очередь, всякая вещь чрезвычайно сложна, она «есть безусловный символ... символ бесконечности, допускающий... бесконечное количество интерпретаций». Вещь не есть ни один из ее признаков, но все ее признаки, взятые вместе, что совсем не мешает абсолютной индивидуальности вещи - а это и есть самое само. «Самое само - это самая подлинная, самая непреодолимая, самая жуткая и могущественная реальность, какая только может существовать».

Могущество абсолютной индивидуальности самого самого заключено в некоей тайне. Однако эта тайна совсем иного рода, чем кантовская вещь-в-себе.
Кантовская вещь-в-себе не существует в сознании человека, «тайна же - существует». Она никогда не может быть раскрыта, но «она может являться»
(здесь у А. Ф. замечательное рассуждение о тайне), т. е. смысл, сущность, самое само объективно существующей вещи может быть явлено человеку, вызывая бесконечное количество интерпретаций. Недоступное и непознаваемое самое само скрыто в «бездне становления», которая и «порождает его бесчисленные интерпретации», т. е. внутренняя динамика эйдоса неизбежно создает любые интерпретивные возможности (статика этого не знает). Характерна мысль
Лосева о том, что учение об абсолютной самости чуждо «срединным эпохам философии», когда особенно сильна аналитическая мысль и идет разработка деталей в ущерб синтетическому охвату. Видимо, А. Ф., говоря о «срединной эпохе», подразумевал методы позитивистской философии, столь распространенные в XIX в.

И в этой работе А. Ф. Лосев ведет сложный, но абсолютно системный и логически четкий анализ самого самого, выразительно, задорно, отнюдь не догматически, а в свободном разговоре с читателем (любимая манера опытного лектора, да еще и воспитанного на диалогах Платона). Об этой же манере изложения еще раньше свидетельствовала ироничная и острая «Диалектика мифа».

То и дело в тексте «Самого самого» мы встречаем обращения к читателю и к подразумеваемым оппонентам. Приведем некоторые из них: «могут возразить»,
«уже читатель догадался», «вот вы видели в первый раз», «и если вы, позитивисты, думаете», «если вы, мистики, хотите говорить», «какое возмущение и негодование вызовет такое рассуждение у всякого позитивиста» и мн. др. А то вдруг среди примеров на бесконечность фигурирует (о ужас!)
«моя старая истоптанная галоша» советской фабрики «Треугольник».

Следует заметить, что автор использует здесь не формальный литературный прием, а способ доходчивого изложения, совместного размышления с тем, кто будет держать в руках книгу. Такого рода рассуждения завершаются необходимыми для аргументации сведениями исторического характера или важными методологическими выводами.

Рассуждая и вступая в спор о типах мировоззрения, Лосев делает вывод, что философия не должна сводиться на мировоззрение, но и не должна целиком от него отмежевываться. Мировоззрение только и может быть обосновано при помощи философии, философия должна быть обоснованием мировоззрения, а совсем не наоборот. И читатель понимает подтекст: нельзя подгонять философию под мировоззрение, как это делается марксистами.
Более того, Лосев, исследуя очередную проблему, пробует строить сначала философскую основу, не опираясь ни на какое мировоззрение. Он готов использовать наиболее объективные и научные философские теории, общие почти для всех мировоззренческих позиций, отмечая в каждойиз них особый принцип, делавший их оригинальным историко-философским типом. А затем уже следует заключение, подтверждающее мысль автора подойти естественным путем к выработке мировоззренческой теории своего собственного типа. «И только после всего этого мы введем тот принцип, который превратит все эти схемы, формально общие для всех или для большинства мировоззрений, в новое мировоззрение».

Если наш читатель внимательно ознакомится с трудами русского философа, помещенными в этом томе, он увидит, что А. Ф. Лосев действительно оказался создателем своего собственного мировоззрения, систематически и логически продуманного и выверенного на фактах истории европейской философии.

Русские философы за рубежом по выходе книг их младшего сотоварища в
Советском Союзе сразу заметили эту особенность А. Ф. Лосева.

Известный историк русской философии Дм.Чижевский оценил работы А. Ф. как создание «целостной философской системы», которая стоит в «русле живого развития философской мысли современности» и свидетельствует о «философском кипении и тех философских творческих процессах, которые где-то под поверхностью жизни совершаются в России»2. С. Л. Франк, с которым близок был молодой Лосев, признал, что Лосев «несомненно сразу выдвинулся в ряд первых русских философов» и сохранил «пафос чистой мысли, направленной на абсолютное, - пафос, который сам есть, в свою очередь, свидетельство духовной жизни, духовного горения» Английский философский журнал
«Pholosophical studies (Цеа» достаточно внимательно следил (в статьях своего обозревателя Натали Даддингтон) за книгами Лосева. В журнале регулярно отмечался выход каждой книги, начиная с «радостной вести» 1927 г. о появлении «Философии имени» и кончая «печальной вестью» 1930 г. в связи с судьбой «Диалектики мифа» и самого философа, арестованного и сосланного
(хуже не могло быть) «на север Сибири». Сам А. Ф. мог с полным правом писать в «Истории эстетических учений», что он не чувствует себя «ни идеалистом, ни материалистом, ни платоником, ни кантианцем, ни гуссерли- анцем, ни рационалистом, ни мистиком, ни голым диалектиком, ни метафизиком». «Если уж обязательно нужен какой-то ярлык и вывеска, то я, - заключает он, - к сожалению, могу сказать только одно: я - Лосев». Этими словами философ подтвердил целостность своей мысли и жизни, свою абсолютную индивидуальность, свое самое само.

Репетиторство

Нужна помощь по изучению какой-либы темы?

Наши специалисты проконсультируют или окажут репетиторские услуги по интересующей вас тематике.
Отправь заявку с указанием темы прямо сейчас, чтобы узнать о возможности получения консультации.

Лосев Алексей Федорович (1893-1988) - русский ученый, философ и филолог, профессор (1923), доктор филологических наук (1943).

Родился 10 (22) сентября 1893 в Новочеркасске. В 1915 году окончил историко-филологический факультет Московского университета по двум отделениям — философии и классической филологии. Сблизился со многими религиозными философами, был собеседником Николая Бердяева и учеником Павла Флоренского. В 1919 г. был избран профессором Нижегородского университета. Уже в первой публикации Лосева «Эрос у Платона» (1916) была обозначена глубокая и никогда не прерывавшаяся духовная связь мыслителя с традицией платонизма. Определенное влияние на молодого Лосева оказала метафизика всеединства Вл. Соловьева, религиозно-философские идеи П.А. Флоренского. О том, что именно он ценил и что не мог принять в творчестве Вл. Соловьева, Лосев много лет спустя рассказал в книге «Владимир Соловьев и его время» (1990).

В начале 1920-х годов Лосев становится действительным членом Академии художественных наук, преподает в Московской консерватории, участвует в работе Психологического общества при Московском университете, в Религиозно-философском обществе памяти Вл. Соловьева.

В конце 1920-х годов публикуется цикл его философских книг: «Античный космос и современная наука», «Философия имени», «Диалектика художественной формы», «Музыка как предмет логики», «Диалектика числа у Плотина», «Критика платонизма у Аристотеля», «Очерки античного символизма и мифологии», «Диалектика мифа».

В 1929 году вместе с женой Валентиной Михайловной Лосевой тайно постригся в монахи. Супруги Лосевы приняли монашеские имена Андроник и Афанасия. Лосев стал сторонником (вслед за Флоренским) так называемого имяславия: «Бог не есть имя, но Имя — Бог». Под видом изучения античной эстетики, слова и символа всячески проповедовал философию Имени как изначальной сущности мира.

Резкий перелом в его жизни вызвало написание книги «Диалектика мифа» (1930), где он открыто отвергал марксизм и официальную философию — диалектический материализм. Сочинения Лосева подверглись грубым идеологическим нападкам (в частности, в докладе Л.М. Кагановича на ХVI съезде ВКП(б)). В 1930 Лосев был арестован, а затем отправлен в лагерь на строительство Беломорско-Балтийского канала. Из лагеря Лосев возвращается в 1933 г. тяжело больным человеком, почти полностью потерял зрение, лишь частично восстановив с годами возможность видеть. После возвращения из ссылки был вынужден маскировать свои мысли под диалектику марксизма, неуклюже снабжая философско-богословские изыскания цитатами из Маркса и Ленина.

Новые труды ученого увидели свет лишь в 1950-е годы. В творческом наследии позднего Лосева особое место занимает восьмитомная «История античной эстетики» — глубокое историко-философское и культурологическое исследование духовной традиции античности. Лосев переводил Аристотеля, Плотина, Секста Эмпирика, Прокла и Николая Кузанского, был редактором сочинений Платона (тома 1—3, 1968—1972).

Постепенно у Лосева появился круг учеников и последователей среди молодых учёных. В его философских чаепитиях принимали участие С. С. Аверинцев, В. В. Бибихин, К. А. Кедров, С. Б. Джимбинов и другие известные филологи. В 1980-х годах тяжело больной Лосев уже открыто говорил ученикам и последователям о своей вере, проповедуя имяславие. В последние годы были опубликованы неизвестные религиозно-философские сочинения мыслителя.

ЛОСЕВ Алексей Федорович (23.9.1893, Новочеркасск – 24.5.1988, Москва) – философ, богослов, филолог-классик, эстетик, музыковед, культуролог, логик, переводчик, историк античной культуры, мифолог, семиотик, математик; проф. классической филологии (1921), д-р филологических наук (1943); действит. чл. Государственной академии художественных наук (ГАХН) (1923).

В 1911–15 обучалсяна истор.-филол. факультете Императорского Московского ун-та (ИМУ) одновременно на двух отделениях: классической филологии и философии, по окончании получив два диплома. Учебу совмещал с чтением докладов и лекций, посвященных философии Платона и Аристотеля («Учение Аристотеля о трагическом мире», «Греческая языческая онтология у Платона», «Термины ”эйдос” и ”идея” у Платона» и ряд др.) в Психологическом обществе при ИМУ под руководством Г.И. Челпанова и при Вольной академии духовной культуры, организованной Н.А. Бердяевым. После окончания ИМУ был оставлен на каф. классической филологии для подготовки к званию проф. Одновременно преподавал в московских гимназиях древние языки и русскую литературу. Работал в Психологическом ин-те им. Л.Г. Щукиной (1915–19), был избран по конкурсу проф. классической филологии Нижегородского ун-та (1919), занимал пост проф. Государственного ин-та музыкальной науки. Начиная с 20-х гг. преподавал психологию и древние языки во 2-ом МГУ. Наряду с этим работал в Государственной Академии художественных наук, где заведовал комиссиями музыкально-психологической и по истории эстетических учений, сотрудничал в исследованиях проблем художественной формы и терминологии; в Московской консерватории вел курс истории эстетики. Читал логику и руководил семинаром, посвященным философии Г.В.Ф. Гегеля в МГУ им. М.В. Ломоносова на философском факультете. Преподавал латинский и древнегреческий языки сначала на классическом отделении, а затем после его закрытия – на каф. общего языкознания в МГПИ им. В.И. Ленина (1944–88). Вел спецкурс по Гомеру. С 1916 по 1927 практически не публиковал своих работ, однако работал над рядом фундаментальных соч. С 1927 по 1930 вышли 8 кн. (т.н. «Восьмикнижие»: «Античный космос и современная наука», «Музыка как предмет логики», «Философия имени» и др.), в кот-х Л. разрабатывал богословские, мистические, религиозно-философские проблемы, реконструировал античную культуру, предложил свою трактовку православной догматики и мистики и собственное символистское учение, построенное вокруг понятий «эйдос», «символ», «имя» и «миф».Данные труды объединены понятием «Всеединства» и использованием диалектического метода, с помощью кот-говозможно описать действительность в ее целостности. Изучал проблему соотношения сущности и энергии в православной догматике, в теории мифа, в учении о художественных формах и в философии имени; реконструировал античное мышление и миросозерцание; создавал диалектико-феноменологическую философскую систему, опиравшуюся на новые концепции мифа, символа и имени. Ряд статей посвящен темам языка, имени, категорий, речевой реальности. В последние годы жизни создавал «Историю античной эстетики» в 8-ми т. (выходила с 1963 по 1994) и работал над трудами по проблеме символа и по теории стиля.

Только в 1953 началась публикация трудов Л. С 1953 по 1988 вышло более 500 науч. трудов и пер. (напр., Платона и Секста Эмпирика) из них более 40 монографий.Участвовал в изд. «Философской энциклопедии» в 5-ти т., для кот-й написал более 100 статей.

Ученики: А.А. Тахо-Годи, В.В. Бибихин, С.С. Аверинцев, Ю.А. Шичалин. Памяти Л. в МПГУ ежегодно проводится конкурс на лучшую науч. работу в обл. гуманитарных наук.

Награжден Орденом Трудового Красного знамени. Лауреат Государственной премии за написание «Истории античной эстетики».

Соч.: Античный космос и современная наука. М., 1927; Диалектика художественной формы. М., 1927; Диалектика числа у Плотина. М., 1928; Диалектика мифа. М., 1930; Олимпийская мифология в ее социально-историческом развитии // Ученые записки МГПИ им. В.И. Ленина. 1953. Т. 72, вып. 3; Эстетическая терминология ранней греческой литературы (эпос и лирика) // Ученые записки МГПИ им. В.И. Ленина. 1954. Т. 83, вып. 4; Бытие, имя, космос. М., 1993; Гомер. М., 1996; Хаос и структура. М., 1997.

«Я - писатель и не могу быть без литературной работы; и я -

мыслитель и не могу жить без мысли и без умственного

творчества. Я не могу, не могу иначе. Это - мой путь, мое

послушание, мое призвание и то, что заняло всю жизнь и

отняло все силы. Расстаться с этим - значит духовно умереть,

и я не вижу никакого другого пути»

(1.А.Ф.Лосев.Жизнь:повести,рассказы, письма. С-Пб.1993.с.377)

1.Существует ли русская философия в таком великом качестве как русская литература, русская музыка, русская живопись, русский балет, русская историография, русский театр? Если да, то у неё должны быть основоположники, т.е. «отцы». В музыке это был М.И.Глинка. Хотя в его время и до него были талантливые композиторы (Верстовский, Алябьев и др.), но именно к нему с величайшим уважением относились все русские композиторы после него. В словесности это А.С.Пушкин, и это несмотря на то, что до него и во время его жили и творили Г.Р.Державин, В.А.Жуковский, Ф.Тютчев. Но только о Пушкине было сказано: «Тебя как первую любовь, России сердце не забудет». В историософии это Н.Я.Данилевский, хотя до него творили Н.Карамзин, Татищев, С.Соловьев. Но именно Н.Я.Данилевский создал общую теорию о культурно-исторических типах, легшую в основу всех дальнейших отечественных историософских исследований. В театре это А.Н.Островский. В живописи это Виктор Васнецов. В геополитике это евразийцы (Н.С. Трубецкой, П.С.Савицкий, Г.В.Вернадский, Л.Н.Гумилев).

Почему не просто уважительным, а трепетным и благоговейным было отношение русских деятелей культуры к «отцам»? И в то же время они были мало или плохо поняты и приняты за рубежом. Причина почитания и преклонения перед основоположниками в том, что они коснулись каких-то метафизических или сущностных глубин национального русского духа и через их творчество и в нас пробиваются родники родного слова, звучания, мысли и т.д. Быть выразителем русской стихии, не дать ей исчезнуть ни в своей жизни, ни в жизни своего народа, вот что унаследовала и понесла как эстафету русская культура в лице лучших своих представителей. В лице основоположников мы обрели цельный русский взгляд на всё и на вся, развили русское самосознание, воображение , фантазию, стали русскими культурными людьми . Ранее этому служило народное творчество и не случайно «отцы» и их продолжатели чувствовали эту связь. (М.И.Глинка - «музыку создает народ, а мы лишь её аранжируем», А.С.Пушкин, Н.В.Гоголь, Л.Н.Толстой чрезвычайно высоко ценили русские былины, сказки, пословицы и поговорки).

Другими словами, основоположники закладывают основу системного самобытного явления, будь то в словесности, музыке, историософии и т.д. И до них были поэты и писатели, музыканты и композиторы, историки и геополитики, но в другом качестве. Поясню аналогией. Существует никейское и доникейское богословие. Никео-цареградский символ веры заложил основу системного христианского богословия. Он был создан отцами Церкви на Никейском соборе и дополнен на Цареградском соборе. Святые отцы выразили консолидированную веру, сказали как бы едиными устами, хотя конечно там был кто-то главный, который редактировал символ, вероятно патриарх. Это не умаляет значения доникейского богословия, но помогает увидеть его в новом качестве, уясняя мнения святых отцов и элементы учения Церкви, высказанное ими ранее в свете символа веры. Так и основоположники в культуре не возникают с чистого листа, а продолжают начатое до них, подводя некую черту и создавая новое качество, в нашем случае русскую национальную музыку, словесность, историософию и т.д. Название основоположники может быть и не очень удачным. Можно назвать их и выразителями русского народного духа в культуре. А.Шорохов в статье на : «Ильин как измерение русской культуры» дал другое название основоположникам. Он пишет: «Если представлять себе культуру не как механическое сцепление определённых исторических фактов, архитектурных и литературных памятников и национальных традиций, а в качестве живого организма, то нетрудно будет увидеть, что на всём протяжении человеческой истории любая духовно и творчески зрелая культура сама из себя рождает и своё понимание и своё измерение.

Так потребовались века трагической древности и классической ясности для того, что бы эллинская культура породила собственную меру и понимание - Аристотеля. Таким измерением и пониманием культуры зрелого республиканского Рима с его учением о конкордии стал Цицерон. Примером такого же органического вынашивания собственного понимания и осмысления для культур Нового времени можно считать явление Шеллинга в романтической, то есть самой «германской» для германской культуры традиции. Для тысячелетней русской культуры таким измерением стал Ильин». Мне кажется слово «измеритель» культуры еще менее подходящим.

Появление основоположников характеризует новое качество культуры, а именно, наступившую зрелость и, таким образом, основоположники являются не только неким единым камертоном настроенным на русский лад, но и являют своего рода «печку», от которой надо плясать. Мы должны сверяться с основоположниками (выразителями) русской культуры в своих выступлениях, публикациях, решениях, также как мы сверяем свой богословские мнения и высказывания на духовном уровне с символом веры.. Вот почему далеко не сразу являются основоположники. Слишком большим требованиям они должны удовлетворять. А отсюда верность основоположникам - критерий русского человека в культуре , хотя и не только это. Но без этого нет русской мысли (философии), русского слова (словесности), русской красоты (искусства). Вся русская культура, исключая философию, определилась с основоположниками и даже с их подлинными продолжателями. Пришло время и для русской мысли явить своего основоположника.

2. 1.К началу XX века русская философия достигла своей зрелости. Трагедия России выбросила за пределы страны большинство философов: кого-то отправили на пароходе, кто-то уехал сам. А вне Отечества, без кровной связи с ним стать основоположником нельзя. Поэтому, хотя и не только поэтому, ни Н.Бердяев, ни Н.О.Лосский, ни С.Н.Булгаков, ни И.А.Ильин, ни С.Л.Франк ими стать не могли. Но мысль (философия), слово (литература), красота (искусство) живут по своим законам. Философия «созрела» своим основоположником или своим главным выразителем. И, выбор пал на А.Ф.Лосева и теперь всё зависело от него. Сознавал ли он эту свою миссию однозначно сказать трудно. Может быть, и осознавал, если не в начале, то в середине своей жизни, но, несомненно, её исполнил.

Основоположником русской философии следует считать А.Ф.Лосева еще и потому, что только он коснулся подлинных глубин русского национального духа во всех сферах философской мысли . Он создал:

Русскую диалектику;

Русскую мифологию;

Русскую феноменологию

Русскую эстетику, музыкальную, прежде всего;

Русское видение античной культуры. (С одной стороны чисто академическое, с другой - национальное).

Он коснулся и самых актуальных для России богословских проблем, став главным и лучшим выразителем «имяславия» или как он называл «ономатодоксии». По мнению прот. Дмитрия Лескина он завершил онтологическую теорию слова и имени, которая органически включила в себя «основополагающие темы соотношения бытия и сознания, сущности и явления, феномена и ноумена, объекта и субъекта, дав глубоко оригинальный, не сводимый к западноевропейским концепциям ответ на эти центральные метафизические вопрошания» (2.Прот. Дмитрий Лескин. Метафизика слова и имени в русской религиозно-философской мысли. С-Пб.,2008.С.537).

2.2. А вот как оценивает значение А.Ф.Лосева в русской философии С.С.Хоружий: «В основе всего здания философии Лосева - его собственный философский метод. Не надо считать это само собой разумеющимся: тут важная отличительная черта этой философии, далеко не типичная для русской мысли. Философия может начинаться совсем не с метода, а с некоторой идеи или же комплекса идей, с какой-либо сокровенной интуиции...И для русской философии скорей характерно как раз последнее. Долгое время ей свойственен был фатальный уклон к тому, что Федор Степун иронически называл «нутряной философией style russe», - к философствованию глубокомысленному, но малочленораздельному, не умеющему придать своим утверждениям даже попросту точный смысл, не говоря уж о строгой доказательности. Это - не голословная инвектива, за конкретными примерами, от Григория Сковороды до Николая Федорова, тут дело не станет. Техника же современного философствования, строгие философские методы остались прерогативой западной, в первую очередь германской, мысли; а когда русские философы западнического уклона выдвигали на первый план овладение этою техникой, то всего чаще из этого выходила противоположная крайность - ученичество, не добирающееся до самостоятельных творческих задач. За примерами не станет и тут, от раннего русского шеллингианства и до позднего неокантианства. Решительное преодоление затянувшегося ложного конфликта между философскою самобытностью и философским профессионализмом началось с Владимира Соловьева - и это, можно с уверенностью считать, одна из важных причин, которые с самого начала вызвали тягу Лосева к Соловьеву. О собственной же философии Лосева мало сказать, что в ней уже нет следа былой технической отсталости русской мысли. Её отличает пристальное внимание к методу и особая любовь к сложным философским конструкциям, а в лосевском письме, в стиле, наряду с необычной энергией, налицо и дисциплина аналитического и диалектического мышления. Подобные качества русская философия начала обретать лишь к концу своего оборванного пути развития, и рядом с Лосевым тут можно поставить совсем немногих. Философский метод Лосева - метод логико - смыслового конструирования философского предмета» (3.Алексей Федорович Лосев. Из творческого наследия. Современники о мыслителе. М., 2007.С. 581-582).

Другая особенность творчества (стиля) А.Ф.Лосева это «присутствие в философских книгах разных тем и мотивов неакадемического свойства, выражающих личные убеждения». Так в авторских отступлениях в «Диалектике мифа» «он отводит душу, говоря напрямик обо всем, что его волнует как «философа, строящего философию не абстрактных форм, а жизненных явлений бытия» ((лагерное письмо к В.М.Лосевой от 11.03.1932 г.), - т.е. в первую очередь, о своем времени и об окружающей действительности. Он обличает то, что ему чуждо и дико, защищает, что ему дорого, на чем он стоит. А так как самое дикое для него - догмы официального атеизма и коммунизма, а самое дорогое - православная вера и подвижничество, то, в пересчете на 1930 г., взрывчатой силы этих гнезд более чем хватило, чтобы разрушить судьбу философа» - пишет С.С.Хоружий (3.С.582-583)..

Далее С.С.Хоружий продолжает: «Вместе с тем само присутствие в философской книге разных тем и мотивов неакадемического свойства, выражающих личные убеждения, душевные переживания автора, совершенно традиционно для русской мысли. Философия Серебряного века вырастала «в тени», под влиянием русской литературы, наследуя её экзистенциальный, исповеднический характер, учась у неё художественному чутью, высокой культуре стиля и слога. «Столп и утверждение истины» Флоренского, «Свет Невечерний» Булгакова, уже не говоря о книгах Розанова или Шестова, это, помимо всего, еще и хорошая литература, и это также личные документы, где читателю, не скрываясь, предстает сама личность автора. И Лосев - прямой продолжатель этой линии, он тоже отличный стилист и тоже не мыслит себе того, чтобы на западный манер стеной отделять философию от жизни» (3. С.583).

2.3.Отметим еще и взгляд В.В.Бибихина на значение А.Ф.Лосева для русской философии. Он пишет: «А.Ф.Лосев не только заглянул в провал 20 века и был захвачен им, но и успел ответить на вызов времени. Он не укрылся в традиции, в истории культуры и тысячелетнем богословии, а сам сделал попытку дать им новую опору, тем более надежную, что найденную на самом дне...

Факт - злое и свежее слово эпохи. У Лосева, так же как у Гуссерля, Макса Шелера, Хайдеггера и Витгенштейна, оно вырывается из комбинации смыслов, выводит мысль из замкнутости, жестко закорачивает её на свирепой обыденности...

Фактом Лосев именует то, чего «непререкаемой триаде», которую составляет «одно-сущее-становление», недостает, чтобы осуществиться. Благодаря факту появляется известная лосевская «тетраклида», вводящая в заблуждение якобы добавлением четвертого элемента к старинным трем. Однако факт не элемент триады и ничего к ней не прибавляет, кроме того, что дает ей быть...

Из факта , поднятого философией 20 века, Лосев осмысливает энергию от Аристотеля до св.Григория Паламы, а не наоборот, поэтому энергия звучит у него с полнотой, включающей, между прочим, и всю современную актуальность этого слова. Соответственно другие имена-факты-энергии, «выражения, образ, символ, имя», подлежат переосмыслению. Ни одно из их значений Лосев не будет искать в словарях, он их слышит и потребует от других слышать в полноте настоящего. Сакральные и божественные черты языка лосевской мысли на фоне современной ему западной философии...бросаются в глаза, но они продиктованы не зависанием Лосева в устарелой метафизической традиции, не пристрастием к отвлеченности, а, наоборот, трезвым принятием живой реальности России, библейской и верующей страны. То, что на Западе станет политикой и экономикой, у нас будет высказано в терминах правды, веры, подвига и подобных...Конечно, Лосев дышит пара ми из того же исторического разлома, который задел в начале века всех в Европе и в мире, но у него, думавшего о происходящем, надо спрашивать, вчитываться в него, о смысле того, что тогда случилось, а не у идеологов, создателей газетных схем для массового употребления» (3.С.605-606).

2.4. Один весьма существенный момент, который отличает А.Ф.Лосева от большинства современных ему русских философов, отмечает священник Максим Козлов. Это его отношение к догматике. Он пишет: «Лосев сознавал и постулировал важность догматических определений, конфессиональных различий, существующих в христианском мире. И центральное место в этом отношении занимает, по его мнению, Filiogue. Это реальная граница, разделяющая православие и католичество. Лосев был первым, кто сделал попытку выведения всей специфики западной мысли и западной Церкви из лжеучения о Filiogue как в католичестве, так и в протестантстве. Посвященные этой проблематике страницы «Очерков античного символизма и мифологии» и сейчас можно считать классическим богословским текстом». (3.С.635-636). И еще один момент, на который следует обратить внимание. Из всех русских философов только А.Ф.Лосев «хотел восславить Бога в разуме, в живом уме». Он писал из лагеря В.М.Лосевой 19.02.1932 г.: «Как прекрасна мысль, чистая мысль, чистый ум, из недр которого постоянно всплывает и плещет неугасимый источник жизни, «живой ум», о котором говорит Плотин, - как он прекрасен, а ведь мы были с тобой, хотя и скромными, служителями этого ума, чистого ума. Мы хотели восславить Бога в разуме, в живом уме». (1.С.380).

3. А.Ф.Лосев в статье, посвященной тридцатипятилетию «Снегурочки» Римского-Корсакова, дал новое определение народности или национального в культуре. Он пишет: «Народность создает конкретизацию мироощущения. Народная музыка находит в мировом целом нас самих. Ибо если музыка вообще есть живописание внутренней жизни духа и бытия, то народная музыка есть в одно время и мы сами, и та вожделенная глубина мироздания. Потому-то, несмотря на изысканную сложность симфонической структуры творений Римского-Корсакова - сложность, временами превосходящую вагнеровскую, несмотря на изумительно красочную и многосложную инструментовку, метрику и ритмику, мы чувствуем себя при живописании этих глубин, как у себя дома. Это наша, русская глубина, и это наше место в мировом целом». (3.С.62). И далее А.Ф.Лосев отвечает на вопрос: что дает культура, в частности, музыка человеку. Она «дает силы для борьбы . Настоящее искусство всегда есть великий жизненный фактор, и с такими произведениями высшего искусства, как «Снегурочка», становится легче жить и свободней дышать. Пусть моя несчастная душа опять погрузится в бездонное море страдания и слез, неуслышанных вздохов и одиноких бессонных ночей. Пусть! Сегодня душа моя празднует свой светлый праздник и радуется весеннему поцелую «Снегурочки». Разве мы что-нибудь знаем, для чего дано страдание и для чего радость. Не нам, не нам, но имени Твоему!»(3.с.63)

Следует отметить, что наряду с укоренностью в национальной стихии (народном духе), для Лосева характерна всеобъемлющая широта и всеохватность его мировоззрения. Он писал: «В моем мировоззрении синтезируются античный космос с его конечным пространством и - Эйнштейн, схоластика и неокантианство, монастырь и брак, утончение западного субъективизма с его математической и музыкальной стихией и - восточный паламитский онтологизм и т.д. и т.п...Эта широта мыслителя дает нам возможность и в теперешней жизни находить то положительное, что можно отвергать только в слепой и глухой ненависти и что, однако, приходится признавать философу как благо или путь к благу. Мы - выше отдельных типов культуры и внутренне не связываем себя ни с одним из них, ибо разве есть что-нибудь на земле такое, что могло бы удовлетворить философа целиком? Но зато ни от одного типа культуры и не отказываемся целиком; и если язычество и идолопоклонство Плотина не мешает нам учиться у него, то и темные стороны современного строительства не должны затемнять нашего зрения до полной темноты.» (1.С.384).

4. А.Ф.Лосев всегда актуален. В.В.Бычков пишет? «Так почему же именно античная эстетика заняла главное место в духовном космосе позднего Лосева? Сам патриарх нашей науки лукаво усмехается и не дает прямого ответа, отчего тайна его почти вековой любви становится еще глубже и притягательнее. Так в чем же она? Ответ, почти неожиданно, дает сегодняшний день. Он просто кричит о ней со страниц газет и журналов, с экранов телевизоров, с высоких и не очень высоких трибун. Мы вдруг «всем миром» прозрели, увидели, что погрязли в болоте бездуховности, безнравственности, безкультурья, всеобволакивающей серости (в науке, искусстве, культуре), что почти прервалась нить духовной традиции и и попирается прах «отеческих гробов», мы почти захлебнулись в затхлой тине мещанства и потребительства. И здесь-то почти 95-летний Лосев бросает нам спасительный круг своей «Античной эстетики» - этот живительный глоток свежего воздуха древней Эллады, спасительное напоминание о мудрых и прекрасных мечтах «детства человеческого», о бессмертных идеалах истины, добра и красоты, слитых воедино, о неутилитарных устремлениях человеческого духа, о бесконечной радости земного бытия, пронизанного любовью к прекрасному. Забыв обо всем, растеряв истинные духовные ценности, человечество обрекает себя на гибель - пророчествует подвигом своей долгой и многотрудной научной жизни Лосев. «Красота спасет мир» - страстно верит он вместе с великим Достоевским и стремится оттуда, из тоже своего конца XIX , пробудить в нас, людях конца XX столетия эту веру» (3.С.588-589).

5. А.Ф.Лосев был по существу исповедником. «Для Лосева,- пишет прот. Дмитрий, - философия имени стала не только теоретическим установлением, но живым, всеохватывающим течением религиозной и научной жизни. «Имя, Число, Миф - стихия нашей с тобой жизни, - пишет он из Свирьлага в январе 1932 г. своей супруге В.М.Лосевой,...где уже тонут отдельные мысли и внутренние стремления и водворяется светлое и безмысленное безмолвие вселенской ласки и любви» (1. Лосев А.Ф. Жизнь: повести, рассказы, письма. С-Пб.,1993.С.374). Действительно, в воинствующей против всякой религиозности атмосфере 1920-х гг., обращение к имяславию (ономатодоксии), этому древнему мистическому движению христианского Востока, бывшему для философа «необходимым догматическим условием религиозного учения, культа и мистического сознания Православия» (4. Лосев А.Ф. Имя. С-Пб.1997 г. С.VII), не могло быть ничем иным, как исповедничеством» (2.С.464-465).

В страстную субботу 18.04 1930 года. А.Ф.Лосев очутился на Лубянке. Далее 17 месяцев во Внутренней тюрьме, четыре с половиной месяца в одиночке, перевод в Бутырки, пересыльную тюрьму, где 20.09.1931 г. объявили приговор 10 лет лагерей. Следствие ОГПУ сфабриковало дело «Монархической организации церковников «Истинно-православная церковь», в которой Лосеву отводилась роль идейного руководителя. В частности, в нём утверждалось, что «имяславие стремится к неограниченной монархии и вооруженной борьбе для свержения советской власти и евреев как носителей сатанинского духа марксизма и коммунизма». Из 48 подследственных 35 были приговорены к разным срокам: к расстрелу, к 10, 8 и 5 годам лагерей. А.Ф.Лосев получил 10 лет лагерей, его супруга В.М.Лосева 5 лет лагерей. После приговора его отправили по этапу на строительство Беломоро-Балтийского канала. Через Кемь А.Ф.Лосев попал на Свирь, работал в 40 км от лагеря на сплавке леса, затем (после тяжелого заболевания) вновь был переведен на Свирьстрой, в пос. Важино, затем пребывал на Медвежьей Горе в пределах Белбалтлага.

А.Ф.Лосева стали «прорабатывать» в печати еще в год «великого перелома» (1929 г.) как зловредного идеалиста. «Диалектика мифа», вышедшая в 1930 г. вызвала бурю негодования в советской прессе. В книге увидели «нападение на социализм» и «злобствование против всякого ума», а также все грехи подряд: «беспринципность, мистическую экзальтацию, реакционность, бредни, легкомыслие, невежественность, злобную критику, реставрацию Средневековья, близость к фашисткой эмиграции, обскурантизм, мракобесие, реабилитацию алхимии, астрологии, магии и т.д. и т.п. (5.Грабер Х. Против воинствующего мистицизма А.Ф.Лосева//Вестник Комакадемии. 1930. №37-38). Книга называлась плодом «поповско- идеалистической реакции» (6.Сараджев А. Против поповско-идеалистической реакции//Правда. 14/V .1930, №131). Уже после ареста А.Ф.Лосева на XVI съезде ВКП(б) Л.М.Каганович, говоря об обострении классовой борьбы по линии культуры и литературы, приводит в пример восемь книг «философа-мракобеса» Лосева. Автор книг - «реакционер и черносотенец», «совершенно чуждый марксизму элемент», «наглейший классовый враг», «срочно нуждающийся в узде пролетарской диктатуры». И, наконец, вдогонку уже заточенному в Свирлаге Лосеву летит растиражированная «Известиями» и «Правдой» (12.12.1931г.) статья М.Горького «О борьбе с природой», содержащая весь набор пролетарских выпадов в адрес философа. Вот фрагмент: «Профессор этот явно безумен, очевидно, малограмотен, и если дикие слова его кто-нибудь почувствует как удар, - это удар не только сумасшедшего, но и слепого. Конечно, профессор - не один таков, и, наверное, он действовал языком среди людей подобных ему, таких же морально разрушенных злобой и ослепленных ею...Нечего делать в нашей стране людям, которые опоздали умереть, но уже гниют и заражают воздух запахом гниения».

Книги А.Ф.Лосева уничтожались и запрещались вплоть до последних лет его жизни. Показательна судьба его небольшой книги о Вл.Соловьеве, которую Андропов помиловал, заманив уничтожение ссылкой в отдаленные районы страны, в колхозы, кишлаки, местечки, но запретив её распространение в городах и городках, а также за границей.

6. Несмотря на арест, лагерь, травлю и притеснения А.Ф. Лосев был патриотом России. Он писал: «Мы знаем весь тернистый путь нашей страны; мы знаем многие и томительные годы борьбы, недостатка, страданий. Но для сына своей Родины все это свое, неотъемлимое свое, родное; он с этим живет и с этим погибает; он и есть это самое, а это самое, и есть он сам. Пусть в тебе, Родина-Мать, много слабого, больного, много немощного, неустроенного, безрадостного, но и рубища твои созерцаем как родные себе. И миллионы жизней готовы отдаться за тебя, хотя бы ты было и в рубищах...Я многие годы провел в заточении, гонении, удушении: и я, может быть, так и умру, никем не признанный и никому не нужный. Это жертва. Вся жизнь, всякая жизнь, жизнь с начала до конца, от первого до последнего вздоха, на каждом шагу и в каждое мгновение, жизнь с её радостями и горем, с её счастьем и с её катастрофами есть жертва, жертва и жертва. Наша философия должна быть философией Родины и жертвы, а не какой-то там отвлечённой, головной и никому не нужной «теорией познания» или «учением о бытии или материи». В самом понятии и названии «жертва» слышится нечто возвышенное и волнующее, нечто облагораживающее и героическое. Это потому, что рождает нас не просто «бытие», не просто «материя», не просто «действительность» и «жизнь» ─ все это нечеловечно, надчеловечно, безлично и отвлеченно, ─ а рождает нас Родина, та мать и та семья, которые уже сами по себе достойны быть, достойны существования, которые уже сами по себе есть нечто великое и светлое, нечто святое и чистое. Веления этой Матери Родины непререкаемы. Жертвы для этой Матери Родины неотвратимы. Бессмысленна жертва какой-то безличной и слепой стихии рода. Но это и не есть жертва. Это просто бессмыслица, ненужная и бестолковая суматоха рождений и смертей, скука и суета вселенской, но в то же время бессмысленной животной утробы. Жертва же в честь и во славу Матери Родины сладка и духовна. Жертва эта и есть то самое, что единственное только и осмысливает жизнь ...

Преступления, жестокость, насилие, человеконенавистничество, всё это ополчается на нас и на нашу Родину, но всё это только и можно, только и нужно одолеть ради благоденствия Родины. Возмутиться отдельным преступным актом и вступить с ним в борьбу - мало. Это и всякое животное вступает в борьбу за то, что считает принадлежащим себе. Нет, побороть противника не ради себя, и не ради своей идеи, и, даже, не ради только ближнего, а ради самой Родины - вот где подлинное осмысление всякой человеческой борьбы против зла».

В жертве сразу дано и наше человеческое ничтожество и слабость, и наше человеческое достоинство и сила. Родина это то, ради чего мы страдаем и за что боремся. Кто вместе с нами страдает и борется, тот и составляет нашу Родину. Это и есть для нас родное. Кто любит свое родное, тот не умрет, тот будет вечно в нем жить и вместе с ним жить. И этой радости, этой великой радости достаточно для того, чтобы быть спокойным перед смертью и не убиваться над потерями в жизни. Кто любит, тот умирает спокойно. У кого есть Родина, тот, умирая если не за неё, то хотя бы - только в ней, на ней, умирает всегда уютно, как бы ребенок, засыпая в мягкой и теплой постельке, - хотя бы эта смерть была и в бою, хотя бы это и была смерть летчика, упавшего с километровой высоты на каменистую землю, Только Родина дает внутренний уют, ибо все родное - уютно, и только уют есть преодоление судьбы и смерти...Знать веления Родины, своевременно их воспринимать - дело высокой человеческой мудрости. Главное, что есть опора против бессмыслицы жизни, есть твердыня, превысшая судьбы, и есть внутренняя и несокрушимая цитадель презрения к смерти, есть любовь и жертва, есть подвиг и счастье самоотречения, есть в самоотречении для других и для Родины самое сокровенное и уже действительно несокрушимое самоутверждение, самопорождение.

Пока наша жизнь мятется и страдает, пока наша жизнь неустроенна, полна злобы и насилия, пока мы умираем под пятой неведомой судьбы - одно из двух: или жизнь, согласная с родным и всеобщим, с Родиной, и тогда она - самоотречение; или жизнь вне связи с родным и всеобщим, с Родиной, и тогда она - бессмыслеца.

Необязательно, чтобы человек во что бы то ни стало умирал и жертвовал своей жизнью. Для этого должно быть особое веление Родины. Но и всякое страдание и труд на пользу Родины, и всякое лишение и тягость, перенесенное во славу Родины, уже есть та или иная жертва, то или иное самоотречение, и осмысливается все это только в меру жертвенности. 7.Будущее Церкви неразрывно связано с культурой, т.е. философией, словесностью, искусством. Они должны стать православными, но не на показ, хотя и это тоже нужно, прежде всего, для молодежи, неофитов, чувствительных женщин; а по внутренней сути. Быть православным в творчестве. Не воспевать зло и безнравственность (В.Набоков - «Лолита»).

Но и в жизни быть православными, а не только в храме. И тут А.Ф.Лосев являет нам пример, конечно, недосягаемый для нас. Он принял тайный монашеский постриг 3.06.1929 г., вместе с супругой, о котором не знали даже его ближайшие ученики, и был верен ему до конца. Интересно наблюдение священника Максима Козлова. Он пишет: «Сопоставляя письма, написанные профессиональным философом - Лосевым и столь же профессиональным богословом - Флоренским, примерно в одни годы - тридцатые, нельзя не заметить, как глубоко религиозно, как глубоко проникнуто церковной жизнью, чредой служб и молитв содержание писем первого, и как мало христианского содержания в письмах второго. Естественно было бы ждать от священника, человека написавшего фундаментальнейшие труды по богословию, проявления своего христианского миросозерцания в экстремальных условиях. Но нет. Флоренский больше занимается в эти годы техническими, естественнонаучными проблемами, а в письмах жене из лагеря если и дает рекомендации нравственного характера, то они носят самый общий характер. Письма Лосева жене из лагеря - это письма православного христианина, сознающего свою немощь, сознающего, как тяжело остаться православным человеком в ужасе окружающей его жизни, видящего, как слаба его вера, но понимающего, что без этой веры не прожить» (3.С.635). Приведу один фрагмент из письма20.02.1932 г.: «Сейчас перечитал всё письмо и - вспомнил, что сегодня - начало недели о мытаре и фарисее. Господи! Ты же всё знаешь, Тебе же известно мельчайшее движение моей души. О, дай же, дай сил и знания на этом новом пути, на который Ты меня поставил. Я же все еще хочу быть мытарем, вожделеваю чистого сердца, хочу взывать и взываю: «Боже, очисти меня грешного! Боже, спаси мя недостойного! Боже, воздвигни мя падшего!» Помнишь, как бывало...Да нет, не надо; не надо больше слов. От Бога никуда не уйдешь, и смирение - было и остается единственным осмысленным путем. Только бы не угасли силы, не падал дух и не воцарялся бы мятеж в душу, где вместо смрада и холода могилы от века положено Богом благоухание молитвы и духовного подвига» «Сегодня воскресенье о мытаре и фари сее, а вчера пели: «Покаяния отверзи ми двери, Жизнодавче! - Молчу, молчу, ибо прилично по этому поводу безмолвствовать. Сама знаешь, какие дни наступают и как мы их проводили раньше. Что же теперь делать! Предадим всё воле Божией» -письмо от 21.02.1932г. (1.С.381-382)

М.Козлов подчеркивает, что «проблема для Лосева была не в том, чтобы оправдать православие, развить его философские возможности, хотя и это - существенный компонент, но в применении принципов православия для выработки основ цельной христианской культуры, включая искусство, науку и т.д. Прежде всего, необходимо было реконструировать православный тип исторического мышления, осознать специфику заложенного в православии пони мания социального бытия, в отличие от католического или протестантского (3.С.635). Этому пути мы и должны следовать.

И еще видеть Промысел Божий в жизни и творчестве и следовать ему, что также было характерно для Лосева. «Дважды Лосев переводил с греческого важнейший трактат Дионисия «О Божественных именах». Первый из них частично исчез после ареста философа в 1930 году, второй, сделанный Лосевым после возвращения из лагерей, погиб во время взрыва фугасной бомбы, уничтожившей дом мыслителя во время войны. Третий раз философ не решился переводить творение Дионисия, видя в гибели переводов Божью волю». (2.С.504).

8. Там где основоположники определились давно, и их дело успешно развили и развивают подлинно русские деятели русской культуры, вплоть до XX века включительно, важно продолжать их традиции и сохранять их дух.

В музыке это Г.В.Свиридов, в поэзии Н.М.Рубцов, в геополитике Л.Н.Гумилев и т.д.

И вот теперь в философии это А.Ф.Лосев и потому не только трепетным и благоговейным должно быть наше отношение к наследию Лосева. Оно должно быть творческим. Все возникающие проблемы и вопросы мы должны решать в духе Лосева. Как показала культурная жизнь России последних столетий, все кто, так или иначе отвергали основоположников, канули в лету. Те, кто развивали и продолжали основоположников, явили цвет нашей культуры. И тут нам придется пересмотреть некоторые устоявшиеся мнения или, по крайней мере, их существенно дополнить. Это в первую очередь понимание «имяславия» и причин трагедий России в XX веке.

А.Ф.Лосев определял свое эсхатологическое восприятие трагической судьбы России как возмездие за «похуление имени Божия».

Из показаний А.Ф.Лосева: «Как мог спасти Церковь высокий иерарх (Сергий Страгородский), который будучи членом Св.Синода, грубо нападал на имяславцев, бросал на пол разорванную бумажку с именем «Бог» в доказательство того, что имя Божие никакого сущностного отношения к Самому Богу не имеет» (Дело №100256.т.11.Лист 114). Там же: «Похулено и осквернено сладчайшее имя Иисусова, и вот постигла Россию великая разрушительная война, падение и расслабление великого народа, безумие и окаянство жесточайшее сатанинского десятилетия, включая и распри церковные, разделение церковного общества на непримиримые партии, еретические раскольнические блуждания» (л.142).

Мы привыкли винить в трагедии России «мировую закулису», интеллигенцию, правящий слой, включая военный генералитет, изменивший Государю, и в этом есть своя правда. Но духовную причину обходим, а это есть Послание Св.Синода от 18 мая 1913 г., «официально закрепляющее впадение в ересь имябожия». А отсюда недалеко и до признания Св.Синодом власти Временного Правительства, т.е. фактический отказ от симфонии Церкви и Государства. И не один А.Ф.Лосев так думал. Еще в 1922 г. членами кружка собиравшегося в доме Лосевых на Воздвиженке, а также у П.С.Попова и Д.Ф.Егорова, было составлено «Отречение от синодского послания 1913 г.», а также составлен своеобразный «Символ веры», написанный А.Ф.Лосевым, под которым подписались сам философ, Д.Ф.Егоров, Н.М.Соловьев, А.В.Сузин, П.С.Попов, В.Н.Муравьев, В.М.Лосева, М.Н. Хитрово-Крамской, Н.Н.Бухгольц, Г.А.Рачинский. Как пишет прот.Дмитрий (Лесин): «В документе происходит смыкание богословского и церковно-политической составляющих афонских споров. В нём свидетельствуется, что в Русской Церкви совершается поругание и гонение святой православной веры, о чистоте которой ревнуют имяславцы. Церковь находится в бедственном положении и духовном оскудении, причиной которого является Послание Св.Синода от 18.05 1913 г.» (2. С.467).

А.Ф.Лосев так определил православное учение, исповедуемое имяславцами»: «Православное учение, исповедуемое имяславцами таково: «Имя Божие чудно по существу, свято в самом себе, славно и препрославлено есть, а слава имени Божия вечна и бесконечна, как Бог... Посему, если сказано: «Да не будут бози инии, разве Мене», то и имя Божие, поелику в Церкви славится и восхваляется, не должно быть отделяемо от Существа Божия: как веровала и исповедывала Вселенская св. Православная Церковь, всякое слово Божие, произнесенное устами Божиими, есть Бог, равно так и всякое имя Божие, изреченное устами Самого Бога, есть Бог. И сию веру нашу в Слово Божие и во имя Божия утверждаем собственноручною подписью» (Дело № 100256.т.11 Лист 218-219). А вот как говорил об этом свт. Иоанн Златоуст: «Имя Бога нашего Иисуса Христа, спускающееся в глубины нашего сердца, успокаивает дракона, господствующего в наших мыслях, очищая и оживляя нашу душу. Храните в ваших сердцах имя Господа Иисуса, ибо так сердце усваивает Бога, а Бог - сердце, и оба пребывают в единстве» (3.С.90).

9. Итак, А.Ф.Лосев это человек, который не мог жить без веры и без мысли.

Отсюда тайный монашеский постриг и следующие признания Лосева: «Я - мыслитель и не могу жить без мысли и без умственного творчества. Я не могу, не могу иначе. Это - мой путь, мое послушание, мое призвание и то, что заняло всю жизнь и отняло все силы. Расстаться с этим - значит духовно умереть, и я не вижу никакого другого пути».

В Лосеве проявилась зрелость русской мысли и началась великая русская философия, наряду с великой русской литературой, музыкой, балетом и т.д. Зрелость проявилась в том, что А.Ф.Лосев на всё и на вся, смотрел русским взглядом, понимал всё по-русски, всё объяснял с русской точки зрения, был во всём верен Православию.

И потому А.Ф.Лосев это еще и проверка нашей русскости в философии. Те, кому ближе Гегель, Хайдеггер, Гуссерль, М.Фуко, Локан, Дарида и иже с ними, - не русские философы. Это лишь философы, живущие в России. Они не по-русски мыслят. И эта печать (а может быть и клеймо) вторичности лежит на них, не позволяя им раскрыть свой талант в полноте. Можно сказать, что это русскоязычные философы.

На мой взгляд, эти образования в наше время приобретают злокачественный характер, грозя погубить основной ствол русской культуры, ибо начинают носить русофобский характер, а сами деятели, стремительно превращаются (перерождаются) в русофобов. Конечно русское самосознание, воображение, фантазия имеют крепкую и надежную основу в нашей сущности или природе русского человека. Но им всё труднее и труднее пробиваться в жизнь. Это было трудно в СССР, но не менее трудно и теперь в РФ.

Всего заметнее русскоязычность в языке детей. Нередко можно услышать, как они называют воробья не воробушком, а воробейчиком, соловья не соловушкой, а соловейчиком. «Воробейчики» это и мы с вами, когда безосновательно ругаем свой народ, причем публично, призываем его каяться, то за убийство царской семьи, то еще за какие-то мнимые исторические грехи перед другими народностями, когда огульно охаиваем свое прошлое, когда отказываемся от своего образа жизни и т.д. Так русскоязычность перерастает в русофобию. У многих уже стала привычкой повторять, что всё у нас не так, как у людей, что мы не что не способны и т.п. Замечу, если русскоязычность это в определенной степени чуждость России и русскому народу, то русофобия это ненависть к России и русскому народу. И соответственно и наше отношение к ним должно быть разным.

«Кто не против нас, тот с нами» сказано нам и это может стать нашей позицией по отношению к русскоязычным деятелям (лицам) культуры.

«Кто не с нами, тот против нас», так мы должны относиться к русофобам.

Но это особая проблема и здесь не место её развивать. Надеюсь, она будет рассмотрена на конференции «Сбережение русского народа как залог благосостояния России»

Нельзя после Лосева строить свое мировоззрение полностью полагаясь на Вл.Соловьева, или И.А.Ильина, или Н.А.Бердяева, или И.Киреевского и А.С.Хомякова, К.Леонтьева или Н.О.Лосского. Да у них есть много верного и глубокого. Скажу более, русского, но этого все равно недостаточно. И потому мы должны преодолеть сугубую приверженность к философам «доникейского» периода русской мысли, чтобы не впасть в односторонность, в ту или иную философскую прелесть (ересь), вроде софиологии или всеединства.

Трепетным и благоговейным должно быть наше отношение к Алексею Федоровичу Лосеву. Постоянно изучать его наследие, усваивать его методы и пути решения актуальных задач, сверять свою настроенность на русский лад, решать современные проблемы исходя из мировосприятия Лосева - вот наша позиция в философии и жизни. В наше циничное, разнузданное и истеричное время трудно не заразиться этими страстями (пороками). Не засуетиться, не замельчешить, не бросаться на «ветряные мельницы» врага рода человеческого, а творить Иисусу молитву и следовать совету оптинского старца Нектария, который так любил Лосев - «терпение и пождение».

Всё проходит, мир проходит, но имя Божие остается и мы с ним. А с этим и придут новые нужные мысли, слова, дела, деятельность, нужные или даже решающие для нашего времени. И да будет так!

Лосев Алексей Федорович (22 сентября 1893, Новочеркасск, – 24 мая 1988, Москва), советский философ и филолог, профессор, доктор филологических наук. Окончил в 1915 г. историко-филологич. ф-т Московского университета. В 1930-33 гг. необоснованно репрессирован. С 1944 г. профессор МГПИ им. Ленина. В работах 20-х гг. под влиянием Платона, неоплатоников, Гегеля, Шеллинга и Гуссерля стремился построить методами идеалистической диалектики универсальные модели бытия и мышления, а также художественного творчества. В эти же годы исследует античное восприятие мира в его структурной целостности. В дальнейшем Лосев переходит на марксистские позиции… (Философский Энциклопедический словарь, М., 1989).

Алексей Фёдорович Лосев – интервью

– Вся образованная Россия знает Лосева как выдающегося философа и филолога советских лет, автора грандиозных исследований по античности. Однако личная, духовная жизнь Алексея Федоровича до последних лет оставалась загадкой…
– Да, конечно, все, что было связано с его верой – тщательно скрывалось. Умер Алексей Федорович 10 лет назад в день святых Кирилла и Мефодия, 24 мая, в год Тысячелетия Крещения Руси. Только потом стало возможным о чем-то говорить. Например, о том, что он тайно принял монашество.
– Неужели об этом никто не знал?
– Почти никто. Более того, недавно я получила книжечку от одного бывшего студента, слушателя Лосева. И там у него есть глава об Алексее Федоровиче, где автор пишет, что они были потрясены, когда вдруг узнали, что в советское время мог быть философ – философ Лосев. “Какой-то неофициальный философ, который вместе с тем студентам преподавал латинский язык. Который всегда ходил в черной шапочке. Иной раз сидит на ученых заседаниях, и впечатление, как будто он немножко подремывает. А потом вдруг как встанет и начнет говорить что-то очень серьезное. Или сидит Лосев и как-то так руку странно держит, вроде под пиджаком. И всегда он ходил с молодой дамой по фамилии Тахо-Годи. И как она трогательно его водила, потому что он плохо видел. Жалко было смотреть на этого философа, который, оказывается, вынужден был преподавать латынь. Если бы мы тогда знали, кто это был!” А я потом этому бывшему студенту написала ответ: да, правильно, можно было подумать, что Лосев подремывает, но руку он так держал, потому что читал в это время Иисусову молитву и крестился. А читал он ее непрестанно. Бывало, он даже своим секретарям диктует, а сам держит там эту руку.
– Наверное, Лосев тяжело переживал диктатуру атеизма?
– А сами посудите. Он жадно слушал, как его друг, профессор Владимир Николаевич Щелкачев, рассказывал о своей поездке в Болгарию. Щелкачев попал туда как раз на праздник Кирилла и Мефодия и потом с энтузиазмом рассказывал Алексею Федоровичу, как праздновали этот день: как он зашел в болгарский храм и как, говорит, у них там хорошо, ведь там все по-нашему, православный обряд, церковнославянский язык. И Алексей Федорович, знаете, просто чуть не плакал, когда слышал, что где-то возможно вот такое народное празднование святых, что можно так открыто чтить святых, не боясь ничего.
– Но, может быть, живя в СССР, Алексей Федорович все-таки слишком уж осторожничал, опасаясь ходить в церковь?
– Что Вы! Это было ужасно, тяжело. Сейчас народ просто не представляет и не понимает, что тогда было. Мы были зажаты в кулак. Если узнают, что ты, преподаватель, ходил в церковь, то тебя выгонят… А как, между прочим, за университетскими следили, особенно на философском факультете! Какой был скандал уже в хрущевские годы с профессором Павлом Сергеевичем Поповым, философом из МГУ, когда донесли, что видели его в храме (он ведь тоже, верующий, боялся ходить). В свое время, в 1931-м, он был арестован, но его немножко подержали, а потом выпустили, поскольку он был родственник Льва Николаевича Толстого по супруге – а для Толстых, как Вы знаете, правил и норм никаких не было. Вы вспомните особенно хрущевское наступление на Церковь – что Вы! – П.С. Попова тогда ведь заставили отрекаться, говорить, что он никакой не верующий, а он оправдывался, говорил, что ходил в храм якобы ради эстетики, живопись церковную посмотреть. Никто, конечно, этому не верил. Но вместе с тем боялись официально крестить детей. Потому что требовался обязательно паспорт, и могли сообщить на работу. Я сама очень многого тогда не знала, от меня многое скрывалось. Например, я молодая была, меня посылали куда-то кому-то что-то отнести, помочь, какие-то продукты, деньги каким-то старичкам, старушкам. И только потом выяснилось, что это, оказывается, были родственники очень известного священника Михаила Шика (см. о нем “ТД”, №19). Или вот: приезжала к нам какая-то женщина, жила у нас, на лето якобы квартиру стерегла. Оказывается, это была монахиня, она скрывалась, чтобы не попасться властям. Жила у нас, потому что ей деться некуда, ее нигде нельзя было прописать.
– И Алексею Федоровичу удавалось все это скрывать?
– Да. Никто не знал, даже я многого не знала. Он никогда ничего лишнего не показывал, ничего никому не навязывал, никаких бесед ни с кем не вел. Но люди, которые его очень близко знали, говорили и теперь говорят, что Алексей Федорович был как старец, потому что давал такие советы, что невозможно было не послушаться. Он всегда чувствовал человека. Все, кто с ним близко общался, можно сказать, духовно окормлялись при нем. Но это было не безопасно. Все равно за нами следили. Не раз мне звонили по телефону и спрашивали: “Это что у вас там такое? У вас там семинар какой-то собирается? По каким дням? Можно ли прийти?” Я всегда говорила: “Помилуйте, какой семинар? Лосев занимается с аспирантами греческим и латинским языком…” Никого посторонних нельзя было пускать, только по списку аспирантов. И все равно, знаете, даже тогда, в конце 70-х – начале 80-х на него писали доносы.
– Даже до такого доходило?
– Да, и, между прочим, теперь это стало известно. Причем писал студент. Лосев работал в Педагогическом институте, до своей кончины в должности профессора занимался древними языками с аспирантами, а со студентами только до 66-го года, вел семинары по взаимосвязи античности, зарубежной и русской литератур. Попадались интересные люди на этих семинарах, были и диссиденты, которые сидели в лагерях.
– А в чем обвиняли Лосева авторы доносов?
– Что он идеологически вредно влияет на студентов. Там же парткомовцы всячески его унижали. Это только в последние годы его жизни изменилось отношение, да и то потому, что в администрации произошли изменения.
– Да к чему ж придраться-то можно было? Ведь Алексей Федорович просто преподавал латынь, античную литературу читал…
– Не знаю. Вот видите, люди бывают разные. Один, прослушав лекцию, говорил, что это не простой преподаватель, а за ним что-то скрывается. Другой доносивший, может быть, что-то пронюхал, а, может, просто получил двойку. Тот человек учился, между прочим, плохо, это известно.
– Долгие годы считалось, что было два Лосевых: до ареста в 20-х годах – Лосев-идеалист; начиная с 30-х, после тюрьмы и лагеря – совершенно другой Лосев, уже “на позициях марксизма”…
– Я всегда говорила о том, что Лосев – единый. Это видно из его работ по языкознанию. Ведь ему принадлежит знаменитая книга 1927 года “Философия имени”. Как правильно говорит лингвист Людмила Гоготишвили (она занимается философией языка Булгакова, Флоренского, Лосева), смысл в поздних трудах Лосева остался прежним, зато изменилась ученая терминология – она соответствовала уровню международной науки, а не только советской. Это же были годы 60-е, 70-е. Собственно Алексея Федоровича-то печататься допустили лишь со второй половины 50-х годов. За терминологией у Лосева нужно выискивать истинный смысл. В “Философии имени” он ни разу не упомянул Бога – и на это обращали внимание зарубежные философы. Но они понимали, что тогда нельзя было даже произнести это слово. Тем не менее, читая его книгу, они видели, о каком Абсолюте идет речь. И так же со знаменитой “Историей античной эстетики”. Умный человек четко осознает, что писалась она в 60-е годы, завершалась буквально в конце 80-х. Но и там просматривается самое главное – как язычество постепенно, в течение тысячелетия, стало уходить от грубого восприятия Божества, как оно переходило к представлению о едином Боге и как это сказывалось на всем развитии античности. Это исследование – не просто изучение языческого взгляда на мир и языческой философии, это замечательная история о том, как постепенно древний мир переходил к новой жизни. В последнем-то томе, там как раз говорится о христианских авторах, об александрийском неоплатонизме, об Августине. И всегда Алексей Федорович пишет о том, как важно неоплатоническое Единое, которое не имеет имени, но все держит в своих руках. Лосев довел историю этих античных философов до эпохи христианства.
– А как Алексей Федорович относился к западным конфессиям?
– Лосев был и оставался строго православным человеком. В своей знаменитой книге “Очерки античного символизма и мифологии” он давал философско-богословскую критику католичества. А уж о протестантизме он вообще говорил: “Ну, эти их пасторы – ученые профессора, а не священники, любой может стать: надел галстук, белый воротничок, закончил теологический факультет, научился критике библейских текстов – и ты пастор”. Но ведь не из этого складывается настоящая Церковь. Как философ и богослов Лосев рассматривал знаменитую проблему католического Filioque. Также в связи с католичеством он писал о примерах безумных экстазов некоторых католических святых. Возьмите хотя бы его “Эстетику Возрождения”. С серьезным опасением он относился к утверждениям о “непогрешимости” Римского папы. Алексей Федорович всегда подчеркивал, что этим католики утверждают не просто “непогрешимость” бытовую, но придают ей значение догматическое, вероучительное – ex cathedra – что особенно опасно. Ведь, получается, что папа Римский говорит, как наместник Христа на земле.
– Кто, на Ваш взгляд, особенно повлиял на формирование личности Алексея Федоровича?
– Алексей Федорович, будучи старшеклассником, уже читал Платона и Владимира Соловьева. Но дело в том, что самое большое влияние на него оказали семейная традиция, вера и храм. Имя Алексей он получил от деда Алексея Полякова (протоиерея, настоятеля храма Архангела Михаила), который сам крестил своего внука в честь святителя Алексия, митрополита Московского. Потом, до последних дней жизни Алексей Федорович с трепетом и любовью вспоминал гимназический храм, посвященный Кириллу и Мефодию. Если Вы знаете, последнее, что он написал, было “Слово о Кирилле и Мефодии”. Он вспоминает этот храм как самое дорогое, что связано с родиной, Россией. Так что, я думаю, дело не только в Платоне и Соловьеве – просто была заложена глубокая духовная основа, православная.
– Аза Алибековна, арест и последующее заключение, наверное, тяжело повлияли на Алексея Федоровича? Как все же не сломались вера?
– Да, конечно, это было очень трудно. Но посмотрите, был конец 20-х годов: когда разгоняли монастыри, когда закрывали храмы, когда тысячи монахов и монахинь отправлялись в ссылки, когда мало кто мог спокойно умереть в своей постели. Именно в это время Алексей Федорович и Валентина Михайловна принимают тайный монашеский постриг, в самое трудное время – 29-й год. У меня есть маленькая фотография Алексея Федоровича того времени, где он в своей шапочке – очень глубокой, – которая, собственно говоря, является иноческой скуфейкой. В дальнейшем эти шапочки меняли свою форму и считались академическим атрибутом, хотя на самом деле это совсем не так. И Валентина Михайловна хранила у себя такую же бархатную монашескую шапочку. Берегли они и другие знаки иночества. Так что, я думаю, у них была очень крепкая надежная вера, причем у Алексея Федоровича – осмысленная вера, глубочайшим образом обоснованная. И поэтому сбить его никто никогда не мог. Хотя… В письмах Алексея Федоровича, особенно лагерных, есть упоминания о том, как он горько плакал, находясь на Лубянке в одиночестве, но потом, оградив себя молитвой, преодолевал это…
– Принимал ли уже в советское время Алексей Федорович участие в Таинствах: исповедь и причастие?
– Да, но тайно. В церковь он не мог ходить. Он же ослеп. И исповедовался, и причащался тайно на дому. Он не мог открыто выйти. Другое дело, Владимир Николаевич Щелкачев (см. о нем “ТД”, №№20,22), он всегда открыто ходил в церковь. Но он математик, он сделал великие открытия, применил математику на практике, например, на знаменитых ромашкинских месторождениях в Башкирии. Владимир Николаевич – почетный нефтяник, лауреат Сталинской премии. Поэтому ему было не страшно. А Алексей Федорович находился в другом положении. Когда его арестовали по “церковному” процессу, ведь я читала потом его “Дело”, и там говорится, что Лосев был “идеолог церковников”. Поэтому власти на него наложили запрет заниматься философией. Да еще к тому же глаза потерял. Куда ему деваться, поэтому делалось все тихо, тайно. Даже от меня скрывали.
– А известно, кто из священнослужителей приезжал?
– У него были связи через вдову арестованного и погибшего священника Александра Воронкова. Тогда еще была жива Валентина Михайловна Лосева. Приезжали разные люди, знаю, что был покойный отец Василий, сам врач по специальности, настоятель храма Воскресения Словущего на Иерусалимском подворье Москвы. Он был довольно известен. Очень глубокий старец, скончался года два или три назад. Просто приходили, под видом каких-то давних друзей. А что, Вы думаете последнее десятилетие было простое? Алексей Федорович скончался в 88-м году, накануне всех изменений. И впервые о Лосеве как о церковном человеке сказала я, на девятый день после его смерти. Как раз начались празднества Тысячелетия Крещения Руси. Вскоре Лосева стали печатать. Задумали целую серию русских философов и начали как раз с Лосева, самого позднего, последнего русского философа…
– А из современных Алексею Федоровичу духовных лиц кто-нибудь близок?
Могу сказать, что в 20-е годы, когда можно еще было по монастырям ездить, общаться со священнослужителями, Алексей Федорович очень сблизился с архимандритом Давидом, который был настоятелем Андреевского скита на Афоне и основал Андреевское подворье в Петербурге. Это был его духовный отец. Затем отец Досифей, тоже был духовником Лосева. Из Зосимовой пустыни о.Мелхиседек. Затем владыка Феодор (Поздеевский), с которым Алексей Федорович на одних нарах спал и в пересылках был, и в лагерь отправлялся. Затем, конечно, нельзя обойти отца Павла Флоренского. Вы, наверное, знаете, что отец Павел венчал Алексея Федоровича и Валентину Михайловну в Сергиевом Посаде в 22 году. Сохранилось даже письмо 1923 года к о.Павлу, где Алексей Федорович приглашает его приехать на годовщину такого события важного, семейного. Лосев, отправляясь в Троице-Сергиев или Хотьково, всегда бывал в доме Флоренских. Среди других знакомых: владыка Арсений (Жадановский), владыка Серафим (Звездинский), владыка Варфоломей (Ремов), большой знаток семитической филологии, с которым как раз Алексей Федорович и Валентина Михайловна этой семитической филологией и занимались, изучали древнееврейский язык, псалмы Давида. Еще Новоселов Александр Иванович, замечательный духовный публицист и человек, который жил всеми проблемами Церкви. Потом известный математик-геометр Дмитрий Федорович Егоров, президент Московского математического общества: он был арестован после Алексея Федоровича по тому же делу.
– Жив ли кто-нибудь из этих людей?
– Никто. Самое интересное, что дети и внуки тех, кто пострадал тогда за веру, достойно продолжили или продолжают дело своих близких. Например, Алексей Федорович был близок с дедом отца Владимира Воробьева (они, собственно говоря, были одновременно арестованы), нынешнего ректора Свято-Тихоновского богословского института. Научная деятельность (отец Владимир – кандидат физико-математических наук) не помешала ему продолжить духовный путь своего деда. Или, например, с Алексеем Федоровичем был арестован Александр Борисович Салтыков. И вот его сын, отец Александр Салтыков, очень почитаемый батюшка, ученый, как вы знаете, искусствовед, прекрасный знаток древнерусской иконописи. Он вместе с отцом Владимиром служит в Никольском храме.
– Бывал ли Алексей Федорович в Университетской церкви?
– Постоянно посещал. Об этом он вспоминает в дневниках. Например, в книжке, которая называется “Мне было 19 лет”, он пишет о том, какое это было счастье – прийти в храм, где все свое: и студенты, и профессора – все были соединены вместе.
– Аза Алибековна, известно, что у Пушкина важные моменты жизни были связаны с праздником Преображения. У Лосева таким праздником, наверное, был день Кирилла и Мефодия?
– Этих славянских святых Алексей Федорович, конечно же, почитал, любил. Он и умер-то в день их праздника, 24 мая. Но все же главным для него была Пасха, потому что это Воскресение Господне…

С Азой Алибековной Тахо-Годи беседовал
Александр ЕГОРЦЕВ
“ТД”, №№ 22, 23, 25, 1998