Роняет лес багряный свой убор, Сребрит мороз увянувшее поле, Проглянет день как будто поневоле И скроется за край окружных гор. Пылай, камин, в моей пустынной келье; А ты, вино, осенней стужи друг, Пролей мне в грудь отрадное похмелье, Минутное забвенье горьких мук. Печален я: со мною друга нет, С кем долгую запил бы я разлуку, Кому бы мог пожать от сердца руку И пожелать веселых много лет. Я пью один; вотще воображенье Вокруг меня товарищей зовет; Знакомое не слышно приближенье, И милого душа моя не ждет. Я пью один, и на брегах Невы Меня друзья сегодня именуют... Но многие ль и там из вас пируют? Еще кого не досчитались вы? Кто изменил пленительной привычке? Кого от вас увлек холодный свет? Чей глас умолк на братской перекличке? Кто не пришел? Кого меж вами нет? Он не пришел, кудрявый наш певец, С огнем в очах, с гитарой сладкогласной: Под миртами Италии прекрасной Он тихо спит, и дружеский резец Не начертал над русскою могилой Слов несколько на языке родном, Чтоб некогда нашел привет унылый Сын севера, бродя в краю чужом. Сидишь ли ты в кругу своих друзей, Чужих небес любовник беспокойный? Иль снова ты проходишь тропик знойный И вечный лед полунощных морей? Счастливый путь!.. С лицейского порога Ты на корабль перешагнул шутя, И с той поры в морях твоя дорога, О волн и бурь любимое дитя! Ты сохранил в блуждающей судьбе Прекрасных лет первоначальны нравы: Лицейский шум, лицейские забавы Средь бурных волн мечталися тебе; Ты простирал из-за моря нам руку, Ты нас одних в младой душе носил И повторял: «На долгую разлуку Нас тайный рок, быть может, осудил!» Друзья мои, прекрасен наш союз! Он, как душа, неразделим и вечен - Неколебим, свободен и беспечен, Срастался он под сенью дружных муз. Куда бы нас ни бросила судьбина И счастие куда б ни повело, Всё те же мы: нам целый мир чужбина; Отечество нам Царское Село. Из края в край преследуем грозой, Запутанный в сетях судьбы суровой, Я с трепетом на лоно дружбы новой, Устав, приник ласкающей главой... С мольбой моей печальной и мятежной, С доверчивой надеждой первых лет, Друзьям иным душой предался нежной; Но горек был небратский их привет. И ныне здесь, в забытой сей глуши, В обители пустынных вьюг и хлада, Мне сладкая готовилась отрада: Троих из вас, друзей моей души, Здесь обнял я. Поэта дом опальный, О Пущин мой, ты первый посетил; Ты усладил изгнанья день печальный, Ты в день его Лицея превратил. Ты, Горчаков, счастливец с первых дней, Хвала тебе - фортуны блеск холодный Не изменил души твоей свободной: Всё тот же ты для чести и друзей. Нам разный путь судьбой назначен строгой; Ступая в жизнь, мы быстро разошлись: Но невзначай проселочной дорогой Мы встретились и братски обнялись. Когда постиг меня судьбины гнев, Для всех чужой, как сирота бездомный, Под бурею главой поник я томной И ждал тебя, вещун пермесских дев, И ты пришел, сын лени вдохновенный, О Дельвиг мой: твой голос пробудил Сердечный жар, так долго усыпленный, И бодро я судьбу благословил. С младенчества дух песен в нас горел, И дивное волненье мы познали; С младенчества две музы к нам летали, И сладок был их лаской наш удел: Но я любил уже рукоплесканья, Ты, гордый, пел для муз и для души; Свой дар, как жизнь, я тратил без вниманья, Ты гений свой воспитывал в тиши. Служенье муз не терпит суеты; Прекрасное должно быть величаво: Но юность нам советует лукаво, И шумные нас радуют мечты... Опомнимся - но поздно! и уныло Глядим назад, следов не видя там. Скажи, Вильгельм, не то ль и с нами было, Мой брат родной по музе, по судьбам? Пора, пора! душевных наших мук Не стоит мир; оставим заблужденья! Сокроем жизнь под сень уединенья! Я жду тебя, мой запоздалый друг - Приди; огнем волшебного рассказа Сердечные преданья оживи; Поговорим о бурных днях Кавказа, О Шиллере, о славе, о любви. Пора и мне... пируйте, о друзья! Предчувствую отрадное свиданье; Запомните ж поэта предсказанье: Промчится год, и с вами снова я, Исполнится завет моих мечтаний; Промчится год, и я явлюся к вам! О, сколько слез и сколько восклицаний, И сколько чаш, подъятых к небесам! И первую полней, друзья, полней! И всю до дна в честь нашего союза! Благослови, ликующая муза, Благослови: да здравствует Лицей! Наставникам, хранившим юность нашу, Всем честию, и мертвым и живым, К устам подъяв признательную чашу, Не помня зла, за благо воздадим. Полней, полней! и, сердцем возгоря, Опять до дна, до капли выпивайте! Но за кого? о други, угадайте... Ура, наш царь! так! выпьем за царя. Он человек! им властвует мгновенье. Он раб молвы, сомнений и страстей; Простим ему неправое гоненье: Он взял Париж, он основал Лицей. Пируйте же, пока еще мы тут! Увы, наш круг час от часу редеет; Кто в гробе спит, кто дальный сиротеет; Судьба глядит, мы вянем; дни бегут; Невидимо склоняясь и хладея, Мы близимся к началу своему... Кому ж из нас под старость день Лицея Торжествовать придется одному? Несчастный друг! средь новых поколений Докучный гость и лишний, и чужой, Он вспомнит нас и дни соединений, Закрыв глаза дрожащею рукой... Пускай же он с отрадой хоть печальной Тогда сей день за чашей проведет, Как ныне я, затворник ваш опальный, Его провел без горя и забот.
Окончив лицей, выпускники постановили ежегодно собираться 19 октября, в день торжественного открытия в 1811 году лицея. В те годы, когда Пушкин, был в ссылке и не мог в день годовщины быть вместе с товарищами, он не раз присылал собравшимся своё приветствие. В большом послании 1825 года Пушкин с сердечной теплотой обращается к друзьям, вспоминает дни лицея, своих однокурсников. Он говорит о дружбе лицеистов, сплотившей их в единую семью.
Пушкин так пишет о посещении его в Михайловском Пущиным:
...Поэта дом опальный,
О Пущин мой, ты первый посетил;
Ты усладил изгнанья день печальный,
Ты в день его, лицея превратил.
Близки поэту были и Дельвиг, и Кюхельбекер, «братья родные по музе». Дельвиг тоже посетил Пушкина в Михайловском, и его приезд «пробудил (в поэте) сердечный жар, так долго усыпленный», и внёс бодрость в душу изгнанника.
Лицей навсегда остался в памяти Пушкина как колыбель вольномыслия и свободолюбия, как «лицейская республика», сплотившая лицеистов в «святое братство».
Стихотворение согрето большой и подлинной нежностью, глубоко искренним чувством любви к друзьям. Когда Пушкин говорит о своём одиночестве в Михайловском, вспоминает умершего в Италии Корсакова, мужественная грусть звучит в его стихах.
11 (23) января 1825 года в Михайловское приехал лицейский друг Пушкина Иван Иванович Пущин. Это была их последняя встреча.
Пущин Иван Иванович (4 (15 н.с.) мая 1798 - 3 (15 н. с.) апреля 1859) - один из ближайших лицейских друзей Пушкина, его «первый» и «бесценный» друг. В табели об успехах аттестуется: «В российском и латинском языках - превосходные успехи и более тверды, нежели блистательны; редкого прилежания, счастливых дарований» . В отзыве весьма скупого на оценки М. А. Корфа: «Со светлым умом, с чистой душой, с самыми благородными намерениями, он был в Лицее любимцем всех товарищей» .
Подружился Пушкин с Пущиным еще до вступительных экзаменов, и эта дружба была неизменной до кончины великого поэта. В Лицее их комнаты были рядом – Иван Пущин № 13, Александр Пушкин № 14, и это также способствовало сближению серьезного и рассудительного Пущина с пылким и увлекающимся Пушкиным. Свою любовь и преданность другу поэт высказал в ряде стихотворений, написанных еще в Лицее: «К Пущину» (1815), «Воспоминание» (1815), «Вот здесь лежит больной студент...» (1817) и «В альбом Пущину» - накануне окончания Лицея:
Ты вспомни быстрые минуты первых дней,
Неволю мирную, шесть лет соединенья,
Печали, радости, мечты души твоей,
Размолвки дружества и сладость примиренья...
По окончании Лицея Пущин определился в гвардейскую Конную артиллерию, а в 1823 году перешел на гражданскую службу в Московский надворный суд, где занял скромное место судьи. Он энергично боролся со взяточничеством и несправедливостью и, по словам современника, был «первым честным человеком, который сидел когда- либо в русской казенной палате».
Еще в Лицее Пущин участвовал в преддекабристской организации «Священная артель» и несколько позднее стал членом Союза благоденствия и Северного общества. В январе 1825 года Пущин посетил опального поэта в Михайловском. «Он, как дитя, был рад нашему свиданию»,- вспоминал Пущин позднее. Они говорили о политическом положении в стране, читали в рукописи привезенную Пущиным комедию «Горе от ума».
И ныне здесь, в забытой сей глуши,
В обители пустынных вьюг и хлада,
Мне сладкая готовилась отрада:
...Поэта дом опальный,
О Пущин мой, ты первый посетил;
Ты усладил изгнанья день печальный,
Ты в день его Лицея превратил.
Друзьям больше не суждено было встретиться. Декабрьское восстание 1825 года навеки разлучило их. За участие в нем декабрист Пущин был сослан на каторгу в Сибирь. Через год до Пущина дошло проникновенное стихотворение Пушкина, адресованное изгнаннику:
Мой первый друг, мой друг бесценный!
И я судьбу благословил,
Когда мой двор уединенный,
Печальным снегом занесенный,
Твой колокольчик огласил.
В первоначальном неоконченном послании И. И. Пущину 1825 г. за стихом «Твой колокольчик огласил» следовало:
Забытый кров, шалаш опальный
Ты вдруг отрадой оживил,
На стороне глухой и дальней
Ты день изгнанья, день печальный
С печальным другом разделил.
Скажи, куда девались годы,
Дни упований и свободы,
Скажи, что наши? что друзья?
Где ж эти липовые своды?
Где ж молодость? Где ты? Где я?
Судьба, судьба рукой железной
Разбила мирный наш лицей,
Но ты счастлив, о брат любезный,
На избранной чреде своей.
Ты победил предрассужденья
И от признательных граждан
Умел истребовать почтенья,
В глазах общественного мненья
Ты возвеличил темный сан.
В его смиренном основанье
Ты правосудие блюдешь,
Ты честь...........
...................
В конце послания, как раз и говорится о должности судьи, избранной Пущиным после его ухода из гвардии. Об этом же строки из черновой рукописи «19 октября», которые И. И. Пущин процитирует позднее в «Записках о Пушкине»:
Ты, освятив тобой избранный сан,
Ему в очах общественного мненья
Завоевал почтение граждан.
Через несколько лет Пушкин встретился на Кавказе с декабристом Михаилом Ивановичем Пущиным, который вскоре написал брату: «Он любит тебя по-старому и надеется, что и ты сохраняешь к нему то же чувство». Смерть великого поэта Пущин воспринял как личную и общественную потерю. «Последняя могила Пушкина! Кажется, если бы при мне должна была случиться несчастная его история... то роковая пуля встретила бы мою грудь: я бы нашел средство сохранить поэта-товарища, достояние России...»
Кто долго жил в глуши печальной,
Друзья, тот верно знает сам,
Как сильно колокольчик дальный
Порой волнует сердце нам.
Не друг ли едет запоздалый,
Товарищ юности удалой?..
…Проведя праздник у отца в Петербурге, после крещения я поехал в Псков. Погостил у сестры (Екатерины Ивановны, которая была замужем за Иваном Александровичем Набоковым, командовавшим дивизией, квартировавшей в то время в Пскове) несколько дней и от нее вечером пустился из Пскова; в Острове, проездом ночью, взял три бутылки клико и к утру следующего дня уже приближался к желаемой цели. Свернули мы наконец с дороги в сторону, мчались среди леса по гористому проселку: все мне казалось не довольно скоро! Спускаясь с горы, недалеко уже от усадьбы, которой за частыми соснами нельзя было видеть, сани наши в ухабе так наклонились набок, что ямщик слетел. Я с Алексеем, неизменным моим спутником от лицейского порога до ворот крепости, кой-как удержался в санях. Схватили вожжи.
Кони несут среди сугробов, опасности нет: в сторону не бросятся, все лес и снег им по брюхо, править не нужно. Скачем опять в гору извилистою тропой; вдруг крутой поворот, и как будто неожиданно вломились с маху в притворенные ворота, при громе колокольчика. Не было силы остановить лошадей у крыльца, протащили мимо и засели в снегу нерасчищенного двора...
Я оглядываюсь: вижу на крыльце Пушкина, босиком, в одной рубашке, с поднятыми вверх руками. Не нужно говорить, что тогда во мне происходило. Выскакиваю из саней, беру его в охапку и тащу в комнату. На дворе страшный холод, но в иные минуты человек не простужается. Смотрим друг на друга, целуемся, молчим. Он забыл, что надобно прикрыть наготу, я не думал об заиндевевшей шубе и шапке.
Было около восьми часов утра. Не знаю, что делалось. Прибежавшая старуха застала нас в объятиях друг друга в том самом виде, как мы попали в дом: один - почти голый, другой - весь забросанный снегом. Наконец пробила слеза (она и теперь, через тридцать три года, мешает писать в очках), мы очнулись. Совестно стало перед этою женщиной, впрочем, она все поняла. Не знаю, за кого приняла меня, только, ничего не спрашивая, бросилась обнимать. Я тотчас догадался, что это добрая его няня, столько раз им воспетая, - чуть не задушил ее в объятиях.
Все это происходило на маленьком пространстве. Комната Александра была возле крыльца, с окном на двор, через которое он увидел меня, услышав колокольчик. В этой небольшой комнате помещалась кровать его с пологом, письменный стол, шкаф с книгами и проч. и проч. Во всем поэтический беспорядок, везде разбросаны исписанные листы бумаги, всюду валялись обкусанные, обожженные кусочки перьев (он всегда с самого Лицея писал оглодками, которые едва можно было держать в пальцах). Вход к нему прямо из коридора; против его двери - дверь в комнату няни, где стояло множество пяльцев.
После первых наших обниманий пришел и Алексей, который, в свою очередь, кинулся целовать Пушкина; он не только близко знал и любил поэта, но и читал наизусть многие из его стихов. Я между тем приглядывался, где бы умыться и хоть сколько-нибудь оправиться. Дверь во внутренние комнаты была заперта, дом не топлен. Кое-как все это тут же уладили, копошась среди отрывистых вопросов: что? как? где? и проч. Вопросы большею частью не ожидали ответов. Наконец помаленьку прибрались; подали нам кофе; мы уселись с трубками. Беседа пошла правильнее; многое надо было хронологически рассказать, о многом расспросить друг друга. Теперь не берусь всего этого передать.
Вообще Пушкин показался мне несколько серьезнее прежнего, сохраняя, однако ж, ту же веселость; может быть, самое положение его произвело на меня это впечатление. Он, как дитя, был рад нашему свиданию, несколько раз повторял, что ему еще не верится, что мы вместе. Прежняя его живость во всем проявлялась, в каждом слове, в каждом воспоминании: им не было конца в неумолкаемой нашей болтовне. Наружно он мало переменился, оброс только бакенбардами; я нашел, что он тогда был очень похож на тот портрет, который потом видел в «Северных цветах» ….
Пушкин заставил меня рассказать ему про всех наших первокурсных Лицея; потребовал объяснения, каким образом из артиллеристов я преобразовался в судьи. Это было ему по сердцу, он гордился мною и за меня!
… Я привез Пушкину в подарок «Горе от ума»; он был очень доволен этою тогда рукописною комедией, до того ему вовсе почти незнакомою. После обеда, за чашкой кофе, он начал читать ее вслух; но опять жаль, что не припомню теперь метких его замечаний, которые, впрочем, потом частию явились в печати...
… Пушкин, как ни в чем не бывало, продолжал читать комедию; я с необыкновенным удовольствием слушал его выразительное и исполненное жизни чтение, довольный тем, что мне удалось доставить ему такое высокое наслаждение. Потом он мне прочел кое-что свое, большею частью в отрывках, которые впоследствии вошли в состав замечательных его пиес; продиктовал начало из поэмы «Цыганы» для «Полярной звезды» и просил, обнявши крепко Рылеева, благодарить за его патриотические «Думы»…
….Между тем время шло за полночь. Нам подали закусить: на прощанье хлопнула третья пробка. Мы крепко обнялись в надежде, может быть, скоро свидеться в Москве. Шаткая эта надежда облегчила расставанье после так отрадно промелькнувшего дня. Ямщик уже запряг лошадей, колоколец брякнул у крыльца, на часах ударило три. Мы еще чокнулись стаканами, но грустно пилось: как будто чувствовалось, что последний раз вместе пьем, и пьем на вечную разлуку! Молча я набросил на плечи шубу и убежал в сани. Пушкин еще что-то говорил мне вслед; ничего не слыша, я глядел на него: он остановился на крыльце со свечой в руке. Кони рванули под гору. Послышалось: «Прощай, друг!» Ворота скрипнули за мной...
Завершает Иван Иванович свои «Записки» словами:
…В Петербурге навещал меня, больного, Константин Данзас. Много говорил я о Пушкине с его секундантом. Он между прочим рассказал мне, что раз как-то, во время последней его болезни, приехала У. К. Глинка, сестра Кюхельбекера; но тогда ставили ему пиявки. Пушкин, прося поблагодарить ее за участие, извинялся, что не может принять. Вскоре потом со вздохом проговорил:
«Как жаль, что нет теперь здесь ни Пущина, ни Малиновского!»
Вот последний вздох Пушкина обо мне. Этот предсмертный голос друга дошел до меня с лишком через двадцать лет!
Им кончаю и рассказ мой.
Н.В. КОЛЕНЧИКОВА,
лауреат Пушкинской премии 2004 года
в странах СНГ и Балтии,
г. Минск
Друзья мои!
Прекрасен наш союз!
Царскосельский лицей.
Рис. А. Пушкина
Среди всех высоких и прекрасных талантов, которыми столь щедро был наделен поэт, особо выделяется талант дружбы. Дар дружбы ему был дан редкий. «Для Пушкина дружба была священной потребностью», – писал П.А. Плетнев.
Русский религиозный философ и литератор С.Н. Булгаков отмечал: «Пушкину от природы, быть может, как печать его гения, дано было исключительное личное благородство. Прежде всего оно выражается в его способности к верной и бескорыстной дружбе: он был окружен друзьями в юности и до смерти, причем и сам он сохранял верность дружбе всю жизнь».
Особое место в душе поэта занимали друзья его юности – лицеисты; верность лицейскому братству он пронес через всю жизнь. Суть отношений лицеистов заключалась в том, что они – союз с правами уникальной духовной близости. Это даже не дружба в обычном смысле этого слова, а нечто высшее, во всяком случае иное, необычное явление невиданного ни до того, ни после этого типа связи.
Определяющим в неразрывной связи лицеистов стало творчество Пушкина. Пять стихотворений посвятил Пушкин лицейской годовщине: 1825, 1827, 1828, 1831, 1936 годов.
Дружба для Пушкина – спасительное чувство. И оно ему часто помогало в жизненных трудностях.
Стихотворение «19 октября» 1825 года написано в ссылке, в Михайловском. «Следовать за мыслями великого человека есть наука самая занимательная», – писал поэт. Займемся этой самой занимательной из наук.
Статья опубликована при поддержке интернет-магазина Электрокаминия.РУ компании КлиматПрофф. "Электрокаминия.РУ" - это не просто ответ на запрос " " поисковым системам, это - получение грамотной консультации по выбору электрокаминов, очагов для них, порталов, электропечей и аксессуаров для этой техники, это быстрая доставка приобретенного оборудования и его установка опытными и квалифицированными специалистами. В конечном итоге, "Электрокаминия.РУ" - это магазин, где есть техника и оборудование, которое поможет сделать обстановку в Вашем доме неповторимой и красивой, а атмосферу в нем - теплой и уютной. С подробной информацией об ассортименте предлагаемой продукции и ценах на нее можно ознакомиться на сайте elektrokaminiya.ru.
1-я строфа
Пылай, камин, в моей пустынной келье...
Стихотворение начинается картиной природы, полно гармонирующей с настроением поэта:
Роняет лес багряный свой убор,
Сребрит мороз увянувшее поле,
Проглянет день как будто поневоле
И скроется за край окружных гор.
Для усиления выразительности этого описания используется инверсия.
Роняет лес...
Сребрит мороз...
Проглянет день...
Пушкин – первый русский поэт, который связь человека с миром природы сделал почти неразрывной. Проглянет день как будто поневоле... Как будто день тоже в ссылке, подневольный, и ему не очень-то хочется выполнять свою каждодневную функцию – проглядывать. День осенний короток; света, радости мало. В природе – то же, что и на душе поэта.
Сребрит мороз увянувшее поле. Поразительно емко слово увянувшее (поле). Возникает представление о поле с поникшей увядшей травой, подернутой серебристым инеем. Причастие увянувшее не только создает точный зрительный образ, но и придает пушкинскому описанию глубоко личный, грустный оттенок, после чего так естественны следующие строки о себе самом:
Пылай, камин, в моей пустынной келье;
А ты, вино, осенней стужи друг,
Пролей мне в грудь отрадное похмелье,
Минутное забвенье горьких мук.
Обращения-повеления к камину (пылай), к вину (пролей похмелье) очень выразительны. С поэтом пока только эти неодушевленные предметы, которые могут скрасить грусть-тоску ссылки.
2-я строфа
Печален я: со мною друга нет...
Вторая строфа – «мотив невстречи», мрачное обращение на себя, на свое одиночество. Мы видим поэта в конце октября, когда «уж роща отряхает последние листы с нагих своих ветвей», когда промозгло и темно в михайловских рощах, когда и старому одиноко, а ему двадцать пять лет, и пятый год тянется ссылка, и конца ей не видно:
Печален я: со мною друга нет,
С кем долгую запил бы я разлуку...
3-я строфа
Меня друзья сегодня именуют...
Я пью один... Это выражение употреблено во 2-й строфе и повторено в 3-й. Путем повтора поэт выделяет ключевое понятие – одиночества: «Я пью один»... Но когда он говорит в 3-й строфе:
Я пью один, и на брегах Невы
Меня друзья сегодня именуют...
то чувствуется уверенность поэта в друзьях, которые не изменили пленительной привычке встречаться в день Лицея.
Неизвестным остается только одно – все ли собрались. Именно поэтому дальше идет серия вопросов (семь в одной 3-й строфе!):
Но многие ль и там из вас пируют?
Еще кого не досчитались вы?
Кто изменил пленительной привычке?
Кого от вас увлек холодный свет?
Чей глас умолк на братской перекличке?
Кто не пришел? Кого меж вами нет?
Неопределенно адресованные вопросы выражают различные чувства поэта – догадки, сомнения, раздумья... Но он не чувствует себя оторванным, отчужденным от друзей. В центральных строфах происходит то, о чем поэт скажет позже в стихотворении «Осень» (1833):
И тут ко мне идет незримый рой гостей...
Друзья приходят к нему в воображении, окружают его, он с ними беседует, о них рассказывает. «19 октября» – это «пир воображения». А если это пир, то должны присутствовать заздравные тосты. Поэтому 4–8-е строфы – это череда заздравных тостов.
4-я строфа
Он не пришел, кудрявый наш певец...
Но первые слова – о тех, «кто не пришел, кого меж вами нет». 4-я строфа посвящена Николаю Корсакову:
Он не пришел, кудрявый наш певец,
С огнем в очах, с гитарой сладкогласной…
Корсаков Н.А. (1800–1820) – лицейский товарищ Пушкина, деятельный сотрудник и редактор лицейских журналов; был очень музыкален, прекрасно играл на гитаре, положил на музыку стихи Пушкина «О Делия драгая...» и «Вчера мне Маша приказала...». Умер от чахотки в Италии, написав себе эпитафию:
Прохожий, поспеши к стране родной своей.
Ах! Грустно умирать далеко от друзей.
5-я и 6-я строфы
О, волн и бурь любимое дитя!
Эти две строфы Пушкина обращены к лицейскому другу Федору Матюшкину:
Счастливый путь!.. С лицейского порога
Ты на корабль перешагнул шутя...
Еще в Лицее Матюшкин мечтал стать моряком. Окончив курс, определился гардемарином и совершил кругосветное плавание на корабле «Камчатка»; впоследствии, став военным моряком, проделал еще несколько кругосветных плаваний, обследовал берега Восточной Сибири, где один мыс был назван его именем. Под конец жизни Матюшкин был контр-адмиралом и сенатором.
Последнее свидание Матюшкина с поэтом состоялось на лицейской годовщине 1836 года у лицейского товарища Яковлева.
В феврале 1837 года Федор Матюшкин, будучи в Севастополе, получил страшное письмо из Петербурга. Вот его ответ лицейскому однокашнику Яковлеву: «Пушкин убит! Яковлев! Как это ты допустил? У какого подлеца поднялась на него рука? Яковлев, Яковлев! Как ты мог это допустить. Наш круг редеет...». Слово судьба встречается в стихотворении восемь раз, но первый раз оно употреблено поэтом в строфе о Ф.Матюшкине:
Ты сохранил в блуждающей судьбе
Прекрасных лет первоначальны нравы...
Свою судьбу Пушкин тоже определяет этим словом. Вспомним:
Как часто в горестной разлуке,
В моей блуждающей судьбе,
Москва, я думал о тебе.
7-я строфа
Друзья мои, прекрасен наш союз!
В седьмой строфе Пушкин обращается ко всем своим друзьям с общим приветствием, приобретающим характер утверждения высокого братского союза друзей-единомышленников:
Друзья мои, прекрасен наш союз!
Эти слова были повторены поколениями лицеистов. Они высечены на гранитном пьедестале памятника Пушкину-лицеисту в лицейском саду. В обращении к друзьям – уверенность в том, что они пронесут братство и духовное родство через всю жизнь, несмотря на любую горечь судьбы.
Почему союз лицеистов неколебим ? Потому что срастался он под сенью дружных муз, т.е. под покровом поэтического вдохновения, творчества. Лицейское братство было не только человеческим, но и поэтическим братством.
8-я строфа
Но горек был небратский их привет...
Эта строфа – возвращение к себе и прояснение себя:
Из края в край преследуем грозой,
Запутанный в сетях судьбы суровой...
Как будто судьба только то и делает, что все время расставляет сети, а он в них запутывается. Свою судьбу он определяет как суровую: ссылки, преследования (гоним, томим, зависим) .
В своих вынужденных скитаниях по России Пушкин очень скучал без друзей, лицейских и литературных. На юге пробовал он сойтись с новыми людьми, но с одними было ему скучно, в других, как в Александре Раевском, он разочаровался. Обратим внимание на ключевые слова, которые говорят о том, с каким чувством предался поэт новой дружбе: с трепетом; приник ласкающей главой; с мольбой печальной и мятежной; с доверчивой надеждой... душой предался нежной . И как итог всей этой открытости и нежности: «Но горек был небратский их привет». То, что характеризовало дружбу лицеистов, – святое братство – дано здесь как отрицание – не братский привет .
9-я строфа
...Поэта дом опальный,
О Пущин мой, ты первый посетил...
Пущину, Горчакову, Дельвигу – отдельная строфа (с ними была встреча).
И ныне здесь, в забытой сей глуши,
В обители пустынных вьюг и хлада,
Мне сладкая готовилась отрада:
Троих из вас, друзей моей души,
Здесь обнял я.
В одной строфе встречаются эти два близких по значению слова. Отрада встретить в Михайловском троих друзей души . И услада – ибо Пущин своим приездом изгнанья день печальный превратил в день Лицея.
10-я строфа
Нам разный путь судьбой назначен строгой...
Своеобразные отношения со школьной скамьи установились у Пушкина с князем А.М. Горчаковым (1798–1883) – красивым, сильным, блестящим и холодным человеком, баловнем судьбы. В лицейском послании к Горчакову поэт дал своему товарищу характеристику, похожую на пророчество:
Мой милый друг, мы входим в новый свет;
Но там удел назначен нам не равный,
И розно наш оставим в жизни след.
Тебе рукой Фортуны своенравной
Указан путь и счастливый, и славный, –
Моя стезя печальна и темна...
Действительно, князь Горчаков стал выдающимся дипломатом. Окончив Лицей по первому разряду, с золотой медалью, Горчаков определился в коллегию иностранных дел, где быстро стал продвигаться по службе и впоследствии достиг должности министра иностранных дел.
В 1825 году, будучи в отпуске, он посетил своего дядю, псковского предводителя дворянства, и повидался с Пушкиным. «Мы встретились и расстались довольно холодно, по крайней мере с моей стороны», – писал Пушкин Вяземскому. Но, несмотря на это, он посвятил несколько строк и Горчакову:
Нам разный путь судьбой назначен строгой;
Ступая в жизнь, мы быстро разошлись:
Но невзначай проселочной дорогой
Мы встретились и братски обнялись.
Отметим и здесь слово братски .
11-я и 12-я строфы
Поэт для Пушкина – особый друг, он – брат по крови, по душе . Глубоко прочувственными строками откликнулся Пушкин на приезд Дельвига весной 1825 года в Михайловское:
Эта встреча вернула поэта к жизни, к действию, к творчеству. Великодушный и независтливый, Пушкин укоряет себя и восхищается другом:
Но я любил уже рукоплесканья,
Ты, гордый, пел для муз и для души...
Воспоминания о двух товарищах-поэтах – Дельвиге и Кюхельбекере – дают возможность Пушкину выразить мысль о сущности прекрасного:
Служенье муз не терпит суеты;
Прекрасное должно быть величаво.
13-я и 14-я строфы
Мой брат родной по музе, по судьбам...
Скажи, Вильгельм, не то ль и с ними было,
Мой брат родной по музе, по судьбам?
Вопрос этот появляется в конце 13-й строфы. Он создает ощущение присутствия друга, как будто Вильгельм рядом и сразу ответит на этот вопрос. В михайловской ссылке Пушкин с нетерпением ждал приезда друга, с которым было связано так много юношеских воспоминаний, но они встретятся случайно только в 1827 году, когда ссыльного декабриста Кюхельбекера перевозили из одной крепости в другую. Это было их последнее свидание.
15-я строфа
Промчится год, и с вами снова я...
В награду за подвиг любви к друзьям поэту дается два дара. Первый дар – дар предвидения: «Промчится год, и я являюсь к вам!»... (В сентябре 1826 года (даже меньше, чем через год!) Пушкин был освобожден из ссылки.)
И сразу же меняется строй повествования. Сразу – обилие восклицательных интонаций, восторг, упоение. И мы с вами тоже начинаем верить в эту встречу.
16-я строфа
Наставникам, хранившим юность нашу...
Любимые наставники – Галич, Кошанский, Куницын – были люди и выдающиеся, и молодые. Исследовательница А.В. Тыркова-Вильямс справедливо замечает: «Все три профессора – Куницын, Кошанский, Галич – пережили поэта. Но ни один из них не оставил воспоминаний о нем. Они почтительно возились с немецкими и латинскими четырехстепенными поэтами, но не подумали записать, сохранить для будущих поколений память о том, как на их глазах кудрявый озорной мальчишка превратился в гениального поэта.
Зато царственно великодушный Пушкин отплатил им за все заботы величавой красотой стиха:
Наставникам, хранившим юность нашу,
Всем честию, и мертвым и живым,
К устам подъяв признательную чашу,
Не помня зла, за благо воздадим.
Не все профессора Лицея оставили большой след в духовном развитии Пушкина, но поэт ко всем без исключения обратил свои мудрые строки благодарности.
14–18-е строфы наполнены ликующей, радостной лексикой. Обилие восклицательных интонаций сочетается с повелительными формами глаголов: приди – оживи, пируйте, выпивайте, запомните, благослови, да здравствует и т.д., в которых звучат уверенность и воля.
Куницыну дань сердца и вина!
Он создал нас, он воспитал наш пламень,
Поставлен им краеугольный камень,
Им чистая лампада возжена...
Профессор нравственных и политических наук (задумаемся над этим удивительным учебным предметом!) Александр Петрович Куницын, выступая перед лицеистами, говорил: «Люди, вступая в общество, желают свободы и благосостояния, а не рабства и нищеты; они предлагают свои силы в распоряжение общества, но с тем только, чтобы они обращены были на общую и, следовательно, на собственную пользу».
Мировоззрение Пушкина и его друзей-декабристов складывалось под большим влиянием Куницына.
В 1821 году Куницын был смещен с занимаемой им кафедры и даже отставлен от службы по министерству народного просвещения за изданную им книгу «Естественное право», в которой, по мнению правительства, изложено «весьма вредное, противоречащее истинам христианства и клонящееся к ниспровержению всех связей семейственных и государственных ученье».
Пушкин выразил свое негодование по поводу запрещения книги Куницына в «Послании к цензору» (1822), которое ходило в списках по рукам. Посылая 11 января 1835 года Куницыну свою книгу «История Пугачевского бунта», Пушкин написал в ней: «Александру Петровичу Куницыну от Автора в знак глубокого уважения и благодарности».
Пушкин на всю жизнь сохранил признательность Куницыну, и в последнем стихотворении, посвященном лицейской годовщине, он снова вспоминает речь Куницына:
Вы помните: когда возник Лицей,
Как царь для нас открыл чертог царицын.
И мы пришли. И встретил нас Куницын
Приветствием меж царственных гостей.
(Была пора..., 1836)
17-я строфа
Простим ему неправое гоненье...
Второй дар, который был дан Пушкину в награду за подвиг любви, – это дар прощения Александру I – гонителю:
Он человек! Им властвует мгновенье.
Он раб молвы, сомнений и страстей;
Простим ему неправое гоненье:
Он взял Париж, он основал Лицей.
Обратим внимание на эти два слова: Он человек! Вот это чисто человеческое измерение Александра более всего занимает теперь Пушкина. Пушкин как бы говорит, что все цари – глубоко несчастные люди. Они себе не принадлежат. Они думают, что там, внизу, рабы, но оказывается, что они сами – рабы молвы, сомнений и страстей . Нам остается их только пожалеть.
И уже не приходится удивляться, что в 1825 г. появляются немыслимые ранее у Пушкина слова: Простим ему неправое гоненье . Пушкин предлагает многое простить Александру I за то, что он взял Париж, он основал Лицей , как бы уравняв два этих события.
18-я строфа
Судьба глядит, мы вянем; дни бегут...
Эта строфа – прикосновение к тайне вечности. Пушкин говорит о смерти спокойно, как люди, близкие к природе. Постоянная дума о смерти не оставляет в сердце его горечи, не нарушает ясности его души:
Пируйте же, пока еще мы тут!
Увы, наш круг час от часу редеет;
Кто в гробе спит, кто дальный сиротеет;
Судьба глядит, мы вянем; дни бегут;
Невидимо склоняясь и хладея,
Мы близимся к началу своему...
Стихотворение «19 октября» 1825 года привело В.Г. Белинского в полный восторг. Он писал: «Пушкин не дает судьбе победы над собою; он вырывает у ней хоть часть отнятой у него отрады. Как истинный художник, он владел этим инстинктом истины, который указывал ему как на источник и горя, и утешения и заставлял его искать целения в той же существенности, где посетила его болезнь».
19-я строфа
Докучный гость и лишний, и чужой...
Это обращение к несчастному другу, который переживет всех и будет один праздновать день Лицея:
Судьба положила так: последним лицеистом пушкинского выпуска, которому пришлось в одиночестве отмечать годовщину Лицея, оказался А.М. Горчаков. Почему же он «несчастный друг»? Потому что лишний и чужой средь новых поколений – «докучный гость». В этой строфе поэт противопоставляет ему себя, одинокого изгнанника, но на воображаемом пире друзей (которые сегодня уж точно его именуют на брегах Невы!). Пушкин, оказывается, сегодня счастлив, так как провел день «без горя и забот». Вот он каким вышел из стихотворения – счастливым! А начало было грустным – «Я пью один...». И это ощущение счастья дали ему друзья.
«19 октября» – это стихотворение о победе воображения. Воображение поэта торжествует над явью!
Поэта дом опальный,
О Пущин мой, ты первый посетил;
Ты усладил изгнанья день печальный,
Ты в день его лицея превратил.
Было то в первой половине января 1825 года. В селе Тригорском (Опочецкого уезда, Псковской губернии), в доме вдовы-помещицы Прасковьи Александровны Осиповой (урожденной Вымдонской, по первому мужу - Вульф) вечерний самовар был только что убран из столовой, и хозяйка с тремя дочерьми и единственным гостем перешли в гостиную. На небольшом овальном столе перед угловым диванчиком горела уже лампа под зеленым абажуром. Сама Прасковья Александровна расположилась на своем председательском месте, посредине диванчика, и принялась раскладывать гранпасьянс. Старшая дочь (от первого брака) Анна Николаевна Вульф подсела к матери, чтобы лучше следить за раскладкой карт и в затруднительных случаях помогать советом. Сестра ее, Евпраксия Николаевна, а между своими - Зина или Зизи, предпочла отдельное кресло, чтобы заняться каким-то вышиванием. Младшая же сестра (от второго брака), подросточек Машенька, прикорнула на скамеечке у ног Евпраксии Николаевны и, положив растрепанную головку с косичками к ней на колени, не отрывала глаз от молодого гостя, в ожидании, что-то он опять сострит или расскажет, чтобы посмеяться.
Гость этот был ближайший сосед их, Александр Сергеевич Пушкин, навещавший их чуть ли не каждый день из своего сельца Михайловского. Но оживленное настроение уже оставило Пушкина: он сидел с понурою головой в каком-то грустном раздумьи.
У вас, Александр Сергеевич, верно, опять стихи на уме? - спросила девочка.
Пушкин очнулся и провел рукой по глазам.
Стихи? - повторил он. - Нет… Так что-то…
Он взглянул на каминные часы и быстро приподнялся:
Все четыре хозяйки заговорили разом:
Да куда же вы, Александр Сергеевич? Ведь совсем еще рано: всего девять. Посидите!
Меня что-то тянет домой…
А я знаю что! - объявила Машенька. - Вам надо поскорей-поскорей записать хорошенькую рифму, пока не улетела.
Нет, у меня какое-то внутреннее беспокойство, - серьезно отвечал Пушкин, - точно предчувствие…
Вечно у вас эти предчувствия и приметы! - заметила Евпраксия Николаевна. - А до сих пор ничего еще не сбылось.
Кое-что уже сбылось.
Например?
Например, предсказание старухи ворожеи Кирхгоф в Петербурге: "Du wirst zwei Mal verbannt sein", и вот я второй раз в ссылке.
Тем лучше: в третий раз, стало быть, ни за что уже не сошлют. Живите себе и пользуйтесь жизнью.
Да, двенадцать лет еще впереди.
Почему же именно двенадцать?
Потому что та же Кирхгоф предрекла мне смерть, когда мне минет тридцать семь.
Что за пустяки! - прервала его тут Прасковья Александровна. - Сыграй-ка ему, Зина, на фортепиано что-нибудь веселенькое, чтобы разогнать его мрачные мысли.
А я знаю, чем его удержать! - подхватила Машенька и захлопала в ладоши.
Да мочеными яблоками!
Вот это так, вернее нет средства, - улыбнулась мать. - Беги же, милочка, неси скорей, пока Акулина Памфиловна еще не улеглась.
Девочка вихрем умчалась к старухе ключнице. Но затосковавшего поэта даже перспектива любимого его деревенского лакомства на этот раз не прельстила. Он взял шапку и окончательно распростился. Дамы пошли, однако, провожать его еще до передней. Только что слуга подал ему шубу, как влетела Машенька с полным салатником моченых яблок.
И после этого будь любезной с гостем! Я едва-едва вырвала ключи от кладовой у нашей старой ворчуньи, а он удирает! Нет, сударь мой, извольте теперь кушать!
Достав из салатника ложкой одно яблоко покрупнее, она поднесла его к губам молодого гостя. Тому ничего не оставалось, как раскрыть рот пошире.
Да ты сахаром-то не забыла посыпать? - спросила одна из сестер.
Еще бы забыть для такого сластены! Разве не сладко? - отнеслась девочка к Пушкину.
У того рот был еще так полон, что он в ответ мог только промычать "мгм!" и кивнуть утвердительно головой.
Жуете, жуете, как беззубый старик! - подтрунила над ним Машенька. - Разве угостить вас еще соком? Ну-с, раскройте-ка ротик.
Он опять беспрекословно исполнил требование; но угощение последовало с такою стремительностью, что едва половина попала по назначению; остальное же брызнуло ему за галстук и на шубу.
Это так рассмешило шалунью, что она с звонким хохотом запрыгала козой; вместе с нею запрыгали косички у нее на затылке, запрыгали и яблоки в салатнике, и штуки две-три покатились на пол, а за ними плеснула еще струя соку.
Мать и старшие сестры только ахнули и расступились, чтобы спасти свои платья; вслед за тем все разом рассмеялись, так же как и Пушкин.
Экая ведь егоза! - говорила Прасковья Александровна. - Дай-ка сюда салатник, а то и его, пожалуй, уронишь.
Освободившись от салатника, Машенька принялась собственным платком усердно обтирать забрызганную шубу гостя.
Да вы стойте, пожалуйста, смирно! Не отряхайтесь, как пудель. Ну, вот и сухи. В благодарность вы должны написать мне тоже что-нибудь в альбом.
Про пуделя?
Да, про пуделя, то есть про себя. Напишете?
Вот увидим.
Неблагодарный!
Облили человека вкуснейшим соком, а он даже оценить не хочет. Самая черная неблагодарность! До свиданья, mesdames…
До свиданья, Александр Сергеевич! Завтра опять увидимся?
Если чего не будет…
Опять вы с вашими предчувствиями!
Что делать! Во всяком случае, не поминайте лихом.
Свои прогулки из Михайловского в Тригорское, куда не было и трех верст, в летнее время Пушкин совершал либо верхом, либо пешком, в последнем случае - подпираясь толстою палкой и в сопровождении большой дворовой собаки. Зимой же, когда пролегавшая то лесом, то полями и открытая здесь ветрам дорога была занесена сугробами снега, ему, обыкновенно, запрягали легкие сани. Так было и на этот раз.
Луна была на ущербе и еще не всходила. Благодаря, однако, расстилавшейся кругом снежной скатерти, общие очертания окружающей местности можно было различать.
Что за безлюдье, что за тишина! Словно весь мир вымер и накрылся саваном… Пушкина еще сильнее охватило безотчетное уныние.
"Не то же ли и со мной? - говорил он себе. - Всю прошлую жизнь со всеми ее треволненьями тоже снегом занесло. Кому в целом мире какое теперь дело до меня? Кому я нужен, кроме разве моей доброй няни, которая сама в гроб глядит?"
Тут из белого полусумрака восстали перед ним около самой дороги три знакомые сосны. Но в своих нахлобученных белых шапках они представлялись ему обледеневшими, застывшими навеки исполинскими мумиями; а одна из них вверху раздвоилась - ни дать ни взять громадная бесструнная лира.
"На моей лире струны еще не порваны, - думалось Пушкину, - но для кого я бренчу в моей снежной пустыне? Сам себя только тешу!"
И везде-то та же мертвая тишь, снег на всем - и в роще, на деревянной часовенке, и за рощей, на избах крестьянских: все гробы да гробы! А вот и свой домик - свой гроб…
Няня, Арина Родионовна, очевидно, поджидала своего барина-питомца. Как только он из сеней ступил в коридор, куда выходили, одна против другой, двери к нему и к ней, старушка показалась на своем пороге с зажженною свечой в руке.
Чтой-то, батюшка мой, больно рано вернулся? Аль неможется?
Нет, ничего… - отвечал Пушкин, снимая шубу и вешая на гвоздь. (Он раз навсегда запретил слабосильной старушке помогать ему при этом.) - А что, няня, без меня тут ничего не случилось?
Чему еще случиться? - точно даже испугалась она и осенила себя крестом. - Господь нас помилуй!
Стихотворение «19 октября» изучают в 9 классе. Стихотворение имеет непосредственное отношение к жизни Александра Пушкина. Дело в том, что 19 октября 1811 года он, в числе других молодых людей, стал слушателем знаменитого Царскосельского лицея. Это был первый набор лицеистов и, наверное, самый знаменитый. С Александром Пушкиным учились и другие, ставшие известными людьми. Достаточно вспомнить декабриста Пущина, министра иностранных дел Империи Горчакова, поэта Кюхельбекера, издателя Дельвига, композитора Яковлева, адмирала Матюшкина. Лицеисты по окончании выпускных экзаменов, договорились о том, что будут встречаться каждый год, 19 октября, в день рождения лицейского братства.В 1825 году Пушкин, находясь в ссылке в Михайловском, не смог попасть на встречу лицеистов, но он адресовал друзьям поэтические строки, вошедшие в сборники под названием «19 октября». Стихотворение – настоящее дружеское послание. Но оно столь торжественно и одновременно печально, что его можно сравнить и с одой, и с элегией. В нем выделяются две части - минорная и мажорная.
В первой части поэт говорит о том, что грустит в этот дождливый осенний день и, сидя в кресле с бокалом вина, пытается мысленно перенестись к друзьям – лицеистам. Он думает не только о себе, но и о тех, кто так же, как и он, не сможет попасть на встречу, например, о Матюшкине, который отправился в очередную экспедицию. Поэт вспоминает всех и каждого, и с особым трепетом говорит о своем друге Корсакове, который уже никогда не вольется в веселый круг бывших лицеистов, так как он умер в Италии.Пушкин воспевает лицейскую дружбу, говорит, что только его бывшие соученики являются настоящими друзьями, ведь только они рискнули навестить ссыльного и опального поэта (а новые друзья, появившиеся после учебы в Лицее, ложны), дружба их – священный союз, который не смогли разрушить ни время, ни обстоятельства. Ощущение грусти и одиночества усиливаются описанием осеннего пейзажа, который поэт наблюдает за окном. Во второй части стихотворения настроение иное, поэт говорит, что в следующем году обязательно приедет на встречу, и прозвучат уже приготовленные им тосты. Этот день, несмотря на осеннюю хмарь, он все же провел без огорчения. Произведение необычайно эмоционально. Это одновременно и монолог, и диалог с друзьями, которые далеко и которых поэт очень хотел бы увидеть. Текст стихотворения Пушкина «19 октября» изобилует обращениями, эпитетами, сравнениями, вопросительными и восклицательными предложениями. Они ещё ярче передают настроения поэта обеих частей произведения.
Это стихотворение – гимн не только дружбе, но и Лицею. Именно в этом учебном заведении поэт сформировался как личность, здесь проявился его литературный талант. Именно в Лицеи ему стала понятна глубинная суть слов «честь» и «достоинство», именно здесь всех учеников научили по-настоящему любить Родину, поэтому поэт благодарен Лицею (и даже царю Александру Первому, его основавшему) и готов пронести воспоминания о чудесных школьных годах через всю жизнь. Благодаря музыкальности, яркости, стихотворения «19 октября» можно считать настоящим литературным шедевром. Читать стих «19 октября» Пушкин Александр Сергеевич можно онлайн на нашем сайте, а можно скачать его полностью для урока литературы.
Роняет лес багряный свой убор,
Сребрит мороз увянувшее поле,
Проглянет день как будто поневоле
И скроется за край окружных гор.
Пылай, камин, в моей пустынной келье;
А ты, вино, осенней стужи друг,
Пролей мне в грудь отрадное похмелье,
Минутное забвенье горьких мук.
Печален я: со мною друга нет,
С кем долгую запил бы я разлуку,
Кому бы мог пожать от сердца руку
И пожелать веселых много лет.
Я пью один; вотще воображенье
Вокруг меня товарищей зовет;
Знакомое не слышно приближенье,
И милого душа моя не ждет.
Я пью один, и на брегах Невы
Меня друзья сегодня именуют…
Но многие ль и там из вас пируют?
Еще кого не досчитались вы?
Кто изменил пленительной привычке?
Кого от вас увлек холодный свет?
Чей глас умолк на братской перекличке?
Кто не пришел? Кого меж вами нет?
Он не пришел, кудрявый наш певец,
С огнем в очах, с гитарой сладкогласной:
Под миртами Италии прекрасной
Он тихо спит, и дружеский резец
Не начертал над русскою могилой
Слов несколько на языке родном,
Чтоб некогда нашел привет унылый
Сын севера, бродя в краю чужом.
Сидишь ли ты в кругу своих друзей,
Чужих небес любовник беспокойный?
Иль снова ты проходишь тропик знойный
И вечный лед полунощных морей?
Счастливый путь!.. С лицейского порога
Ты на корабль перешагнул шутя,
И с той поры в морях твоя дорога,
О волн и бурь любимое дитя!
Ты сохранил в блуждающей судьбе
Прекрасных лет первоначальны нравы:
Лицейский шум, лицейские забавы
Средь бурных волн мечталися тебе;
Ты простирал из-за моря нам руку,
Ты нас одних в младой душе носил
И повторял: «На долгую разлуку
Нас тайный рок, быть может, осудил!»
Друзья мои, прекрасен наш союз!
Он, как душа, неразделим и вечен -
Неколебим, свободен и беспечен,
Срастался он под сенью дружных муз.
Куда бы нас ни бросила судьбина
И счастие куда б ни повело,
Всё те же мы: нам целый мир чужбина;
Отечество нам Царское Село.
Из края в край преследуем грозой,
Запутанный в сетях судьбы суровой,
Я с трепетом на лоно дружбы новой,
Устав, приник ласкающей главой…
С мольбой моей печальной и мятежной,
С доверчивой надеждой первых лет,
Друзьям иным душой предался нежной;
Но горек был небратский их привет.
И ныне здесь, в забытой сей глуши,
В обители пустынных вьюг и хлада,
Мне сладкая готовилась отрада:
Троих из вас, друзей моей души,
Здесь обнял я. Поэта дом опальный,
О Пущин мой, ты первый посетил;
Ты усладил изгнанья день печальный,
Ты в день его Лицея превратил.
Ты, Горчаков, счастливец с первых дней,
Хвала тебе - фортуны блеск холодный
Не изменил души твоей свободной:
Всё тот же ты для чести и друзей.
Нам разный путь судьбой назначен строгой;
Ступая в жизнь, мы быстро разошлись:
Но невзначай проселочной дорогой
Мы встретились и братски обнялись.
Когда постиг меня судьбины гнев,
Для всех чужой, как сирота бездомный,
Под бурею главой поник я томной
И ждал тебя, вещун пермесских дев,
И ты пришел, сын лени вдохновенный,
О Дельвиг мой: твой голос пробудил
Сердечный жар, так долго усыпленный,
И бодро я судьбу благословил.
С младенчества дух песен в нас горел,
И дивное волненье мы познали;
С младенчества две музы к нам летали,
И сладок был их лаской наш удел:
Но я любил уже рукоплесканья,
Ты, гордый, пел для муз и для души;
Свой дар, как жизнь, я тратил без вниманья,
Ты гений свой воспитывал в тиши.
Служенье муз не терпит суеты;
Прекрасное должно быть величаво:
Но юность нам советует лукаво,
И шумные нас радуют мечты…
Опомнимся - но поздно! и уныло
Глядим назад, следов не видя там.
Скажи, Вильгельм, не то ль и с нами было,
Мой брат родной по музе, по судьбам?
Пора, пора! душевных наших мук
Не стоит мир; оставим заблужденья!
Сокроем жизнь под сень уединенья!
Я жду тебя, мой запоздалый друг -
Приди; огнем волшебного рассказа
Сердечные преданья оживи;
Поговорим о бурных днях Кавказа,
О Шиллере, о славе, о любви.
Пора и мне… пируйте, о друзья!
Предчувствую отрадное свиданье;
Запомните ж поэта предсказанье:
Промчится год, и с вами снова я,
Исполнится завет моих мечтаний;
Промчится год, и я явлюся к вам!
О, сколько слез и сколько восклицаний,
И сколько чаш, подъятых к небесам!
И первую полней, друзья, полней!
И всю до дна в честь нашего союза!
Благослови, ликующая муза,
Благослови: да здравствует Лицей!
Наставникам, хранившим юность нашу,
Всем честию, и мертвым и живым,
К устам подъяв признательную чашу,
Не помня зла, за благо воздадим.
Полней, полней! и, сердцем возгоря,
Опять до дна, до капли выпивайте!
Но за кого? о други, угадайте…
Ура, наш царь! так! выпьем за царя.
Он человек! им властвует мгновенье.
Он раб молвы, сомнений и страстей;
Простим ему неправое гоненье:
Он взял Париж, он основал Лицей.
Пируйте же, пока еще мы тут!
Увы, наш круг час от часу редеет;
Кто в гробе спит, кто дальный сиротеет;
Судьба глядит, мы вянем; дни бегут;
Невидимо склоняясь и хладея,
Мы близимся к началу своему…
Кому ж из нас под старость день Лицея
Торжествовать придется одному?
Несчастный друг! средь новых поколений
Докучный гость и лишний, и чужой,
Он вспомнит нас и дни соединений,
Закрыв глаза дрожащею рукой…
Пускай же он с отрадой хоть печальной
Тогда сей день за чашей проведет,
Как ныне я, затворник ваш опальный,
Его провел без горя и забот.