А. Волосков. “За чайным столом”

В описаниях застолья русская литература буквально сближается с живописью – «словесные натюрморты» великих писателей захватывают воображение не меньше, чем натюрморты реальные, нанесенные знаменитыми художниками на холст или картон, и одни другим не уступают в яркости и «вкусности».

Начнём с Пушкина – Евгений Онегин посещает ресторан « Talon » (Петербург, Невский проспект) :

Вошел: и пробка в потолок,
Вина кометы брызнул ток,
Пред ним roast-beef окровавленный,
И трюфли, роскошь юных лет,
Французской кухни лучший цвет,
И Стразбурга пирог нетленный*
Меж сыром лимбургским живым
И ананасом золотым.

*) Осо­бым спо­со­бом при­го­тов­лен­ный паш­тет из ути­ной печени, трю­фе­лей и ряб­чи­ков в тонкой хрустящей оболочке из теста.

После ресторана Онегин сразу помчался в театр:

Еще бока­лов жажда про­сит
Залить горя­чий жир кот­лет,
Но звон бре­гета им доно­сит,
Что новый начался балет.

В «Отрыв­ках из путе­ше­ствий Оне­гина» упо­ми­на­ется еще один ресто­ран – одес­ский ресто­ран Отона и его зна­ме­ни­тые уст­рицы:

Что уст­рицы? При­шли! О радость!
Летит обжор­ли­вая мла­дость
Гло­тать из рако­вин мор­ских
Затвор­ниц жир­ных и живых,
Слегка обрызг­ну­тых лимо­ном.
Шум, споры – лег­кое вино
Из погре­бов при­не­сено
На стол услуж­ли­вым Ото­ном;
Часы летят, а гроз­ный счет*
Меж тем неви­димо рас­тёт.

*) Устрицы в 1-й половине 19-го века были весьма доро­гим удо­воль­ствием – сто­и­мость сотни уст­риц дохо­дила в ресторане до 100 руб­лей (например, армейский штабс-капитан зарабатывал тогда эти самые 100 рублей в месяц, а 1 кг свежего мяса стоил 40-50 коп.).

Иван Андреевич Крылов:

Прославленный русский баснописец был наделён и многими другими талантами: прекрасно знал пять иностранных языков; превосходно играл на скрипке; имел могучее здоровье – до самых холодов купался в Неве, смаху проламывая молодой лёд огромным телом, массой далеко за 100 кг. Но главной его радостью была еда. Прямо скажем, Иван Андреевич Крылов был редкостным, просто чудовищным обжорой. Как отозвался однажды о Крылове П. Вяземский, ему легче было пережить смерть близкого человека, чем пропустить обед. Вот воспоминание современника: «За один обед, которому Иван Андреевич посвящал не менее трёх часов, он поглощал немыслимое количество пищи: три тарелки ухи, два блюда пирожков-расстегаев, несколько телячьих отбивных, половину жареной индейки, на десерт – большой горшок гурьевской каши».* Пушкин, с которого мы начали наш рассказ, любил Крылова и называл его «преоригинальной тушей».

*) Каша , приготовляемая из манной крупы на молоке с добавлением орехов (грецких , фундука, миндаля ), сухофруктов, сливочных пенок.

Н.В. Гоголь – «Мертвые души» (Чичиков послушал, как хозяин поместья Петр Петрович Петух заказывал своему повару «решительный обед»):
– Да кулебяку сделай на четыре угла. В один угол положи ты мне осетра да вязигу, в другой запусти гречневой кашицы, да грибочков с лучком, да молок сладких, да мозгов, да еще чего знаешь там эдакого… Да чтобы с одного боку она, понимаешь – зарумянилась бы, а с другого пусти ее полегче. Да исподку-то, исподку-то пропеки ее так, чтобы рассыпалась, чтобы ее всю проняло, знаешь, соком, чтобы и не услышал во рту – как снег бы растаяла… Да сделай ты мне свиной сычуг*. Положи в середку кусочек льду, чтобы он взбухнул хорошенько. Да чтобы к осетру обкладка, гарнир-то, гарнир-то чтобы был побогаче! Обложи его раками, да поджаренной маленькой рыбкой, да проложи фаршецом из снеточков, да подвась мелкой сечки, хренку, да груздочков, да репушки, да морковки, да бобков, да нет ли там еще какого коренья?..

*) Свиной желудок с начинкой из молотых свиных субпродуктов (печень, почки, язык, уши), разных овощей и специй, запеченный в духовке; помещённый внутрь кусочек льда в духовке превращается в пар и делает сычуг пористым, мягким и нежным.

И. А. Гончаров – «Обломов»:

Об обеде совещались целым домом… Всякий предлагал свое блюдо: кто суп с потрохами, кто лапшу или желудок, кто рубцы, кто красную, кто белую подливку к соусу… Забота о пище была первая и главная жизненная забота в Обломовке. Какие телята утучнялись там к годовым праздникам! Какая птица воспитывалась!.. Индейки и цыплята, назначаемые к именинам и другим торжественным дням, откармливались орехами, гусей лишали моциона, заставляли висеть в мешке неподвижно за несколько дней до праздника, чтобы они заплыли жиром. Какие запасы были там варений, солений, печений! Какие меды, какие квасы варились, какие пироги пеклись в Обломовке!

А.П. Чехов – из рассказа «Сирена» (дело происходит в совещательной комнате суда, где все собрались для вынесения решения):

– Ну-с, когда вы входите в дом, – начал секретарь суда, – то стол уже должен быть накрыт, а когда сядете, сейчас салфетку за галстук и не спеша тянетесь к графинчику с водочкой. Секретарь суда изобразил на своем сладком лице блаженство. – Как только выпили, сейчас же закусить нужно.

– Послушайте, – сказал председатель, поднимая глаза на секретаря, – говорите потише! Я из-за вас уже второй лист порчу.

– Ах, виноват-с, Петр Николаич! Я буду тихо, – сказал секретарь и продолжал полушёпотом: – Ну-с, а закусить, душа моя Григорий Саввич, тоже нужно умеючи. Надо знать, чем закусывать. Самая лучшая закуска, ежели желаете знать, селедка. Съели вы ее кусочек с лучком и с горчичным соусом, сейчас же, благодетель мой, пока еще чувствуете в животе искры, кушайте икру саму по себе или, ежели желаете, с лимончиком, потом простой редьки с солью, потом опять селедки, но всего лучше, благодетель, рыжики соленые, ежели их изрезать мелко, как икру, и, понимаете ли, с луком, с прованским маслом… объедение! Но налимья печенка – это трагедия!

– М-да… – согласился почетный мировой судья, жмуря глаза. – Для закуски хороши также, того… душоные белые грибы…

– Да, да, да… с луком, знаете ли, с лавровым листом и всякими специями. Откроешь кастрюлю, а из нее пар, грибной дух… даже слеза прошибает иной раз! Ну-с, как только из кухни приволокли кулебяку, сейчас же, немедля, нужно вторую выпить.

Ещё Чехов – из рассказа «О бренности»:

Надворный советник Семен Петрович Подтыкин сел за стол, покрыл свою грудь салфеткой и, сгорая нетерпением, стал ожидать того момента, когда начнут подавать блины… Но вот, наконец, показалась кухарка с блинами… Семен Петрович, рискуя ожечь пальцы, схватил два верхних, самых горячих блина и аппетитно шлепнул их на свою тарелку. Блины были поджаристые, пористые, пухлые, как плечо купеческой дочки… Подтыкин приятно улыбнулся, икнул от восторга и облил их горячим маслом. Засим, как бы разжигая свой аппетит и наслаждаясь предвкушением, он медленно, с расстановкой обмазал их икрой. Места, на которые не попала икра, он облил сметаной… Оставалось теперь только есть, не правда ли? Но нет!.. Подтыкин взглянул на дела рук своих и не удовлетворился… Подумав немного, он положил на блины самый жирный кусок семги, кильку и сардинку, потом уж, млея и задыхаясь, свернул оба блина в трубку, с чувством выпил рюмку водки, крякнул, раскрыл рот… Но тут его хватил апоплексический удар.

Л. Н. Толстой – «Анна Каренина»:

Когда Левин вошел с Облонским в гостиницу, он не мог не заметить некоторой особенности выражения, как бы сдержанного сияния, на лице и во всей фигуре Степана Аркадьича. К ним тотчас подлетел официант татарской внешности.

– Если прикажете, ваше сиятельство, отдельный кабинет сейчас опростается: князь Голицын с дамой. Устрицы свежие получены.

– А! устрицы.

Степан Аркадьич задумался.

– Не изменить ли план, Левин? – сказал он, остановив палец на карте. И лицо его выражало серьезное недоумение. – Хороши ли устрицы? Ты смотри!

– Фленсбургские, ваше сиятельство, остендских нет.

– Фленсбургские-то фленсбургские, да свежи ли?

– Вчера получены-с.

– Так что ж, не начать ли с устриц, а потом уж и весь план изменить? А?

– Мне все равно. Мне лучше всего щи и каша; но ведь здесь этого нет.

– Каша а ла рюсс, прикажете? – сказал татарин, как няня над ребенком, нагибаясь над Левиным.

– Еще бы! Что ни говори, это одно из удовольствий жизни, – сказал Степан Аркадьич. – Ну, так дай ты нам, братец ты мой, устриц два, или мало – три десятка, суп с кореньями…

– Прентаньер, – подхватил татарин. Но Степан Аркадьич, видно, не хотел ему доставлять удовольствие называть по-французски кушанья.

– С кореньями, знаешь? Потом тюрбо под густым соусом, потом… ростбифу; да смотри, чтобы хорош был. Да каплунов, что ли, ну и консервов.

Татарин, вспомнив манеру Степана Аркадьича не называть кушанья по французской карте, не повторял за ним, но доставил себе удовольствие повторить весь заказ по карте: «Суп прентаньер, тюрбо сос Бомарше, пулард а лестрагон, маседуан де фрюи…».

М. Булгаков – «Мастер и Маргарита» (Фока, в беседе с поэтом Амвросием, не желая есть нынешние «отварные порционные судачки», вспоминает возле входа в ресторан Грибоедова «у чугунной решетки»,* как это было до Октябрьской революции):

– Эх-хо-хо… Да, было, было!.. Помнят московские старожилы знаменитого Грибоедова! Что отварные порционные судачки! Дешевка это, милый Амвросий! А стерлядь, стерлядь в серебристой кастрюльке, стерлядь кусками, переложенными раковыми шейками и свежей икрой помните? А яйца-кокотт с шампиньоновым пюре в чашечках? А филейчики из дроздов вам не нравились? С трюфелями? Перепела по-генуэзски? Десять с полтиной! Да джаз, да вежливая услуга! А в июле, когда вся семья на даче, а вас неотложные литературные дела держат в городе, – на веранде, в тени вьющегося винограда, в золотом пятне на чистейшей скатерти тарелочка супа-прентаньер? Помните, Амвросий? Ну что же спрашивать! По губам вашим вижу, что помните. Что нынче ваши судачки! А дупеля, гаршнепы, бекасы, вальдшнепы по сезону, перепела, кулики помните? Шипящий в горле нарзан?!..

*) Здесь у Булгакова описано реальное московское здание, Тверской б-р 25, он же «дом Герцена», ныне там расположен Литературный институт им. Горького.

Исаак Бабель – «Одесские рассказы»:
… И вот теперь… мы можем вернуться на свадьбу Двойры Крик, сестры Короля. На этой свадьбе к ужину подали индюков, жареных куриц, гусей, фаршированную рыбу и уху , в которой перламутром отсвечивали лимонные озера. Над мертвыми гусиными головками покачивались цветы, как пышные плюмажи. Но разве жареных куриц выносит на берег пенистый прибой одесского моря? Всё благороднейшее из нашей контрабанды, всё, чем славна земля из края в край, делало в ту звездную, в ту синюю ночь свое разрушительное, свое обольстительное дело. Нездешнее вино разогревало желудки, сладко переламывало ноги, дурманило мозги и вызывало отрыжку, звучную, как призыв боевой трубы. Черный кок с «Плутарха», прибывшего третьего дня из Порт-Саида, вынес за таможенную черту пузатые бутылки ямайского рома , маслянистую мадеру, сигары с плантаций Пирпонта Моргана и апельсины из окрестностей Иерусалима . Вот что выносит на берег пенистый прибой одесского моря…

Подборка и комментарии Михаила Краснянского

Надёжкина Мария, Радыгина Мария, ученицы 10 класса

Исследовательская работа по теме "Традиции русского застолья в художественных произведениях" выполнена ученицами 10 класса средней общеобразовательной школы при Посольстве России в Республике Куба" в 2013 году под моим руководством. Проект включает исторический обзор традиций совместных застолий от княжеских пиров до великосветских приёмов времён А.Пушкина, рассказ о традиционных блюдах русской кухни,анализ эпизодов произведений И.Гончарова "Обломов", Н.Гоголя "Мёртвые души", И.Шмелёва "Лето Господне". Материалы работы можно использовать на уроках литературы, истории и даже технологии.

Скачать:

Предварительный просмотр:

Средняя общеобразовательная школа

при Посольстве России в Республике Куба

ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКАЯ РАБОТА (проект)

по литературе

на тему «Традиции русского застолья»

Учащиеся: Надежкина М.С., Радыгина М.А.

Класс: 10

Руководитель: Петрова О.В.,

учитель русского языка и литературы

Гавана, 2012 г.

1. Введение

1. Практическая значимость работы
2. Актуальность темы работы
3. Цели и задачи
4. Обзор источников информации

1. Основная часть

1. Что же такое традиционная русская кухня?
2. Мир яств на страницах поэмы Н.В. Гоголя «Мертвые души»
3. Кухня как основа жизненного уклада в романе И.А. Гончарова «Обломов»
4. Праздничные и постные блюда в произведении И.С. Шмелева «Лето Господне»

1. Заключение

Введение

1. Практическая значимость

Исследовательская работа по теме «Традиции русского застолья в художественных произведениях» включает исторический обзор традиций совместных застолий от княжеских пиров до великосветских приемов времен А.С. Пушкина, рассказ о традиционных блюдах русской кухни, анализ эпизодов произведений И.А. Гончарова «Обломов», Н.В. Гоголя «Мертвые души», И.С. Шмелева «Лето Господне». Работа имеет практическую направленность. Материалы можно использовать на уроках литературы при изучении следующих художественных произведений: романа И.А. Гончарова «Обломов», поэмы Н.В. Гоголя «Мертвые души», повести И.С. Шмелева «Лето Господне». А также на уроках истории и технологии, так как материалы работы расширяют знания о блюдах русской национальной кухни и зарождении традиций русского застолья.

1. Актуальность темы

Тема «Традиции русского застолья в художественных произведениях» актуальна в сегодняшний мир фастфуда и исчезновения традиций совместных трапез, утраты рецептов блюд русской национальной кухни.

1. Цели и задачи

Изучить вопрос возникновения традиций русского застолья

Охарактеризовать особенности русской национальной кухни

Проанализировать художественные произведения, в которых еда является одним из ведущих мотивов

1. Обзор основных источников

Для работы были исследованы:

Художественные произведения: роман И.А. Гончарова «Обломов», поэма Н.В. Гоголя «Мертвые души», повесть И.С. Шмелева «Лето Господне», роман А.С. Пушкина «Евгений Онегин

Толковый словарь С.И. Ожегова, В.И. Даля.

Книга «Русское застолье» М. Улыбышевой и В. Запецкого, информация которой о традициях русского застолья легла в основу 1 части работы.

1. Исторический обзор. Традиции наших предков

Человек в современном мире живет на бегу, куда-то опаздывает, спешит. На бегу и перекусывает – тем, что подвернется под руку. Но и в этой суматошной жизни рано или поздно хочется ему сесть за накрытый стол и отведать вкусных и обильных угощений. Грибочков соленых, картошечки, щедро политой маслом, румяных расстегаев, пирожков с пылу с жару… И, чтобы за этим столом сидели рядом родственники или друзья и вели разговор. А то и песню бы затянули – протяжную, душевную.

И это не просто тяга поесть или отдохнуть. Это традиция наших предков. Она, заложенная в генетической памяти, стала неотъемлемой частью нашей жизни. Традиция – собраться за столом, устроить пир горой.

Отголоски этой традиции слышны в старых русских сказках. В них пир олицетворяет собой счастливый конец дела, осуществление мечты, достижение желаемого. Потому часто сказки так и заканчивались – словами про пир. Например, сказка про Ивана-царевича и Кощея Бессмертного: «Приехал Иван-царевич домой и устроил пир горой» . Или вот концовка сказки про Емелю: «А по приезде заделали пир на весь мир» . Любима сказочниками и такая забавная присказка: «И я там был, мед пиво пил, по усам текло, а в рот не попало ».

В русских пословицах как в зеркале отражается щедрость русской души, ее хлебосольство и гостеприимство.

Что есть в печи, все на стол мечи.

Не красна изба углами, красна пирогами.

У нас на Руси прежде гостю поднеси.

Ехал было мимо, да завернул по дыму.

Хлеб-соль в воротах, так не своротишь.

Нет сомнения, что в обычаях кухни любого народа отражаются и его быт, и его история, и его духовная культура.

Долгие православные посты и нехватка солнца и тепла, необходимых для земледелия, тоже, вероятно, сказались на наших пристрастиях в еде. Предкам приходилось отказываться от скоромной, то есть мясной, пищи. Зато, какая кухня может похвастаться таким обилием грибных солений? Где еще в мире собирают столько видов полезнейшего меда?

Умеренность для себя и бескрайняя щедрость для гостей с давних пор причудливо сочетаются в нашем народе. Поэтому в русском застолье можно увидеть и крайнюю скромность, и изобилие. Русский человек умел и строго поститься – и разговляться от души.

Пиршества, сытные обеды сопровождали, да и сегодня сопровождают, нашу жизнь в праздники и на торжествах. Наверное, можно сказать, что они воплощают мечту каждого человека о счастливой и благополучной жизни – пусть все вокруг будут сыты и довольны!

Пировать русским людям очень нравилось. Ведь, за редким исключением, на пирах душа радовалась. И стали наши предки делать это по всякому поводу: одержали победу над врагом – пир! Освятили новый храм – пир! Новый князь вступил на трон – тоже пир!

Особое место в русской истории занимали народные пиры. На такой пир князь приглашал весь народ – от мала до велика, чтобы никто не остался голодным и обиженным.

К. Маковский. Боярский свадебный пир XVII века

У наших предков постыдным считалось злоупотреблять спиртным. Крепких напитков тогда не знали. А пили – мед. Тот старинный мед был особенным.

«Медом» называли специально изготовленные напитки. Готовили мед для пиров в больших бочках, добавляя туда соки для сбраживания. Потому и сортов его было великое множество: вишневый, смородинный, можжевеловый, красный, малиновый, черемуховый. В таких бочках его выдерживали не меньше десяти лет, и назывался он ставленным. В XVI веке разрешалось пить мед и пиво только четыре раза в году.

Что же ели на княжеских пирах?

Ни один княжеский пир не обходился без жареного лебедя. Неизвестно, как исхитрялись древние повара, а только зажаривали они этих птиц целиком. Да еще так, чтобы высилась над блюдом красиво изогнутая лебединая шея, увенчанная головой с позолоченным носом. Их белоснежные крылья специальным образом подвязывались к тушке. На огромных подносах вносили этих лебедей в палаты и ставили на стол князю. А уж он своею рукой отрезал кому крылышко, кому грудку, кому гузку…

В. Шилов. Боярский пир

Кроме лебедей, зажаривали гусей, павлинов, журавлей и другую птицу. Неизменным на пиру блюдом был и зажаренный целиком кабан.

Торжественные царские обеды устраивались в больших помещениях, где столы стояли в несколько рядов. Когда все было готово, объявляли: «Государь! Кушанье подано». Тот входил в столовую и занимал место на возвышении. И начинался пир горой! Так у нас говорят о богатом столе, щедром угощении.

Пока же на столах ставили лишь самое необходимое: хлеб, соль, уксус, перец и столовые приборы. Но среди них мы бы не увидели тарелок – их еще не знали. Как только царь усаживался на троне, слуги низко кланялись ему и отправлялись за кушаньями. Они шли по два человека в ряд и приносили за один раз до ста блюд.

Придворных чинов, таких, как стольник, кравчий и чашник, сегодня уже не существует, и слова эти вышли из употребления. Стольник – это тот, кто следил за столом, чашник – наблюдал, чтобы чаши у гостей были полными, а в обязанности кравчего входило кроить, то есть разламывать или разрезать, жаркое и пироги.

Блюда из мяса и рыбы готовились целиком, отчего получались они особенно сочными вкусными. И все без исключения особенным образом украшались. Рыбы с вставленными в них перьями походили на диковинных птиц!

Когда же гости расходились, им предлагали взять с собой «на дорожку» мясные блюда и пироги. Не принять эти дары означало прогневить Бога и обидеть хозяина.

Петровские времена

Многое изменилось при царе Петре I. Иными стали и царские обеды – почти без прислуги. Даже если Петр обедал с кем-то из своих министров, генералов или морских офицеров, к столу подходили только его обер-кухмистер (так теперь именовался кравчий), денщик и двое пажей. Лакеи появлялись у его стола только на церемониальных обедах.

Самым большим новшеством стали ассамблеи (вольные собрания). Здесь можно было встретиться с нужными людьми, переговорить о делах. В отличие от прежних времен, сюда приглашали и женщин. Хозяин уже не встречал гостей, не провожал их и не потчевал. Более того, его и самого могло не быть дома! Он должен был лишь приготовить покои с накрытыми столами. Ассамблея назначалась на определенные часы, но каждый мог приехать (без приглашения) и уехать, когда ему угодно. Приходить могли не только высшие чины и дворяне, но и знатные купцы, известные мастеровые люди.

C. Хлебовский. Ассамблея при Петре I

Пушкинские времена

При первых русских царях застолья знатных и простых людей были похожи, отличались лишь количеством и изысканностью некоторых блюд. После Петра все изменилось, а способствовала этому и Великая французская революция, от которой из Франции в Россию бежали многие дворяне.

Жизнь столичного Петербурга стала совсем иной. Знать и богатые горожане, если им не приходилось трудиться самим, вставали поздно, обедали не раньше четырех, пили вечерний чай не раньше десяти, а ложились спать глубокой ночью.

Вот как А.С. Пушкин в «Евгении Онегине» описывал эту жизнь:

Что ж мой Евгений? Полусонный
В постелю с бала едет он;

А Петербург неугомонный

Уж барабаном пробужден.

Встает купец, идет разносчик,

На биржу тянется извозчик,

С кувшином охтенка спешит,

Под ней снег утренний хрустит.

Проснулся утра шум приятный.

Открыты ставни; трубный дым

Столбом восходит голубым,

И хлебник, немец аккуратный,

В бумажном колпаке, не раз

Уж отворял свой васисдас.

Стало нормой выписывать поваров из-за границы, особенно любили французских кулинаров. Тогда появилось много новых рецептов, и сам характер застолья переменился. Появилось обыкновение перемежать блюда тяжелые – мясо, рыбу – такими, у которых вкус был нейтральным. Тем вкуснее казались те кушанья, которые считались основными.

2. Что же такое традиционная русская кухня?

Что же такое традиционная русская кухня? Каковы ее характерные черты? Один из известнейших авторов книг о русской кухне В. Похлебкин отмечает пристрастие русских людей к кислому. Еще на заре развития нашей национальной кухни полюбился предкам хлеб из кислого (дрожжевого) теста. Каких только кулинарных изысков не появилось потом на основе кислого теста – сочни, сайки, блины, оладьи, пышки, пироги – всего и не перечислить.

На Руси хлеб – всему голова! Этой поговоркой многое сказано. Да и могло ли быть иначе, ведь предки наши были в основном мирными земледельцами? Хлеб у русского человека всегда был наравне со святыней, относились к нему с благоговением. Ронять его или выбрасывать считалось немалым грехом.

Ржаной, черный хлеб, щи или похлебка – вот таков был и обед, к примеру, рабочего или крестьянина в XIX веке.

Кирилл Дацюк. Хлеб и молоко

Кислая квашеная капуста, кислый квас – без них не обходится русский стол. Вспомним присказку – «профессор кислых щей». А русские кислые щи – это вовсе не суп, а напиток. Был он одно время весьма распространен на Руси и делался достаточно просто. Так просто, что для этого вовсе не нужно становиться профессором.

Настоящие русские кисели тоже делались на кислой, квасной закваске. И варились они не из ягод, а из овса, пшеницы, ржи.

Но что же еще составляет своеобразие русской кухни? Обязательное наличие в ней жидких горячих и холодных блюд. То, что мы называем сегодня французским словом «супы» - вообще-то из нашей древней истории. Но раньше на Руси они назывались «хлебово» и было их огромное количество: щи, уха, калья, затируха, болтушка, похлебка. Позже сюда добавились борщи, рассольники, солянки.

Много на нашем столе овощных, рыбных, грибных «деликатесов». И это понятно, потому как большинство дней в году были постными. В нашей классической литературе мы сегодня встречаем столько забытых и полузабытых названий рыбных блюд: сиговина, тайменина, щучина, палтусина, сомовина, лососина, осетрина, севрюжина, лужина, белорыбица… Уха могла быть и окуневой, и ершовой, и налимьей, и стерляжьей…

Русская кухня всегда была богата мучными «радостями»: коврижками, баранками, бубликами, булками, пряниками…

Отдельная история – это каша. Поистине национальное блюдо! К сожалению, сегодня современный человек все реже и реже в своем питании отдает предпочтение каше. А издревле про слабого, болезненного человека не случайно говорили, что он – мало каши ел.

Утренний рацион каждого русского человека ограничивался остатками вчерашней пищи, в печи еще остававшимися теплыми. А то и просто куском хлеба и кружкой кваса. День начинался очень рано, еще до рассвета. У каждого в семье были свои обязанности, так что общего завтрака не получалось. Но в полдень работа замирала: наставал час обеда – тут уж собирались все вместе. Глава семьи читал краткую молитву и занимал свое место на лавке в углу под образами, у «верхнего» конца стола. Женщины в то время за стол не садились, они лишь подавали кушанья, сами ели позже.

После обеда полагался «час отдыха», который мог длиться и несколько часов. Затем возобновлялась обычная работа – вплоть до ужина. Ужин проходил, как и обед, в обстановке чинной, если не торжественной. Затем наступало свободное время, да только много ли его оставалось? Ведь на завтрашнее утро, спозаранку, снова надо было браться за дело…

Летом простому крестьянину раздолье: в лесу можно собирать грибы. В пищу употребляли множество съедобных трав – сныть, щавель, укроп. В голодные неурожайные годы пекли лепешки из лебеды, крапивы, полыни.

Чай и сладкий стол

Для русской кухни характерно изобилие особых напитков: медов, сбитней, квасов, морсов. Сейчас это изобилие заменяется чаем. Но и чай тоже прижился на русской почве. Это не просто напиток для утоления жажды – во время чаепития можно вести беседу, а без нее русскому человеку скучно.

К чаю также прилагалось варенье. В его приготовлении домашние хозяйки достигали поистине необычайного мастерства. Варенья яблочные, грушевые, сливовые, земляничные, малиновые, смородиновые, крыжовенные…

Наши кулинары любили удивить царских и боярских гостей изображениями орлов, лебедей, уток, голубей, кремлей, теремов, людей, сделанными из сахара.

Лакомством считались и орехи – кедровые, лесные.

Изучив вопрос возникновения традиций русского застолья и охарактеризовав особенности русской национальной кухни, можно приступить к исследованию художественных произведений, в которых русские писатели отводят особую роль описанию блюд и совместных трапез своих героев. Для анализа возьмем поэму Н.В. Гоголя «Мертвые души», роман И.А. Гончарова «Обломов» и повесть И.С. Шмелева «Лето Господне».

3. “Мир яств на страницах поэмы Н.В. Гоголя “Мертвые души”

Гоголь давно мечтал написать произведение, в «котором бы явилась вся Русь». Это должно было быть грандиозное описание быта и нравов России первой трети XIX века. Таким произведением стала поэма «Мертвые души», написанная в 1842 году.

Аксаков писал: “Если бы судьба не сделала Гоголя великим поэтом, то он был бы непременно артистом – поваром”.

Герои его произведения раскрывают свои кулинарные пристрастия, а упоминания различных блюд русской национальной кухни часто встречаются на страницах поэмы. В них – пространные описания застолий, диалоги об истории того или иного блюда, споры о вкусовых преимуществах разных блюд. Само описание еды настолько рельефно и детализировано, что не просто служит дополнительной характеристикой персонажа, а создает если не само действие, то его основу.

Вот описание кулебяки, которую заказал Петр Петрович Петух, персонаж «Мертвых душ» Гоголя:

"Да кулебяку сделай на четыре угла; в один угол положи ты мне щеки осетра да вязигу, в другой запусти гречневой каши, да грибочков с луком, да молок сладких, да мозгов, да еще знаешь там этакого… Да чтоб с одного боку она, понимаешь, зарумянилась бы, а с другого пусти ее полегче. Да исподку-то, понимаешь, пропеки ее так, чтобы рассыпалась, чтобы всю ее проняло, знаешь, соком, чтобы не услышал ее во рту – как снег растаяла".

Кстати, Гоголь здесь абсолютно точен в описании старинной московской кулебяки. Фарш в нее клали разный, располагали его клиньями, разделяя каждый вид блинчиками "на четыре угла" (чтобы тесто не отмокло из-за сочной начинки). Делали ее из пресного сдобного рассыпчатого теста. Особое искусство было в том, чтобы с таким сложным фаршем кулебяка хорошо пропеклась.

А теперь узнаем о гастрономических пристрастиях другого героя –Собакевича. Требования этого персонажа колоссальны – вся свинья, весь баран, весь гусь. Гоголь пишет: «В этом теле совсем не было души».

Собакевич (Феодулии Ивановне): Щи, моя душа, сегодня очень хороши! (Отваливает себе на тарелку огромный кусок няни). (Чичикову) Эдакой няни вы не будете есть в городе, там вам черт знает что подадут!

Чичиков: У губернатора, однако ж, недурен стол.

Собакевич: Да знаете ли, из чего это все готовится? Вы есть не станете, когда узнаете.

Чичиков: Не знаю, как приготовляется, об этом я не могу судить, но свиные котлеты и разварная рыба были превосходны.

Собакевич: Это вам так показалось. Ведь я знаю, что они на рынке покупают. Купит вон тот каналья повар, что выучился у француза, кота, обдерет его, да и подаст вместо зайца.

Феодулия Ивановна: Фу! Какую ты неприятность говоришь.

Собакевич: А что ж, душенька, так у них делается, так у них у всех делается, я не виноват, так у них у всех делается. Все что ни есть ненужного, что Акулька у нас бросает, с позволенья сказать, в помойную лохань, они его в суп!

Феодулия Ивановна: Ты за столом всегда этакое расскажешь!

Собакевич: Что ж, душа моя, если б я сам это делал, но я тебе прямо в глаза скажу, что я гадостей не стану есть. Мне лягушку хоть сахаром облепи, не возьму ее в рот, и устрицы тоже не возьму: я знаю, на что устрица похожа. (Чичикову) Возьмите барана. Это бараний бок с кашей! Это не те фрикасе, что делаются на барских кухнях из баранины, какая суток по четыре на рынке валяется! Это все выдумали доктора немцы да французы, я бы их перевешал за это! Выдумали диету, лечить голодом! Что у них немецкая жидкостная натура, так они воображают, что и с русским желудком сладят! Нет, это все не то, это все выдумки, это все… (Сердито качает головой). У меня не так. У меня когда свинина – всю свинью давай на стол, баранина – всего барана тащи, гусь – всего гуся!”

– Прошу покорно закусить, – сказала хозяйка.

Перечень мясных блюд нашей старинной кухни очень широк и разнообразен. Характер их во многом определяли особенности русской печи: жарение крупными кусками и целыми тушками, запекание… Целиком жарили поросят, крупными кусками – баранину и свинину и лишь изредка говядину, тушками – домашнюю птицу и дичь. Приверженность к мясу, жаренному крупными кусками, сохранилась у русских людей с глубокой древности. Популярны были жареные мясные блюда: бараньи грудинка и лопатки, начиненные гречневой кашей с рублеными яйцами, утки и гуси с яблоками, куры, фаршированные рисом с изюмом или черносливом, фаршированные свиные ножки и т.д . )

А теперь посмотрим, чем угощала Коробочка Чичикова.

«Чичиков оглянулся и увидел, что на столе стояли уже грибки, пирожки, скородумки, шанишки, пряглы, блины, лепешки со всякими припеками: припекой с лучком, припекой с маком, припекой с творогом, припекой со сняточками, и невесть чего не было».

Коробочка – гостеприимная, хлебосольная хозяйка, но угощает Чичикова исключительно мучными блюдами. Это и понятно: мясо дорого, бить скотину она не станет.

Краткая справка блюд, упомянутых ранее:

Няня – блюдо, которое подается к щам и состоит из

бараньего желудка, начиненного гречневой кашей, мозгом

и ножками.

Скородумки – старинный рецепт блинов.

Шанишки – слепленные в виде ватрушек, имеют загнутые

кверху края с разнообразной начинкой-смазкой.

Прягла – оладья, толстый блин в масле.

Сняточки (снетки) – корюшкообразная рыбка.

Припёк – начинка для блинов или оладий, которые не

заворачивают внутрь готового блина, а высыпают на

сковороду и заливают тестом сверху. Начинка получается

внутри блина и зажаривается с одной стороны.

Гастрономические вкусы и наклонности гоголевских помещиков из “Мертвых душ” являются важной характеристикой, средством раскрытия характеров, одним из способов авторской оценки и “инструментом” символизации их образов. Но изображение обильной трапезы в “Мертвых душах” не сводится лишь к иронической трактовке и к изображению греха чревоугодия, ведь сытный и даже чрезмерный обед - проявление симпатичного Гоголю хлебосольства. А хлебосольством всегда славилась Русь.

4.Кухня как основа жизненного уклада в романе

И.А. Гончарова «Обломов»

В романе И.А. Гончарова «Обломов» еда играет очень важную роль. Для главного героя романа Ильи Обломова кухня была основой жизненного уклада.

В тексте романа отношение к еде выступает мерилом отношения к миру, жизни, а также становится своеобразным «языком», позволяющим высказать свой собственный взгляд на мир. Поэтому еда, так же, как и сон, не только удовлетворение физических потребностей - едят и спят сколько «душа» захочет, сколько «душа» попросит. Отсюда в романе Гончарова едят часто и вкусно. В Обломовке ничто в такой мере не «занимало умы », как забота о пропитании. Поесть здесь любили: «Главною заботою была кухня и обед. Об обеде совещались целым домом» . Согласно жизненной философии обитателей Обломовки, «порядочный человек должен прежде всего позаботиться о своём столе» . Обломовцы не просто едят и пьют: их аппетит незаметно превращается в истинное гурманство, приготовление пищи - в виртуозное мастерство, а кухня - в своего рода храм.

Апофеозом и символом обломовской сытости и всеобщего довольства становится исполинский пирог, который пекли в воскресенье и праздничные дни. На этот пирог требовалось двойное против обычного количество муки и яиц. Отсюда, как следствие, «на птичьем дворе было более стонов и кровопролития» . Пироги в Обломовке пекли с цыплятами и свежими грибами. Этот пирог «сами господа ели еще на другой день; на третий и четвертый день остатки поступали в девичью; пирог доживал до пятницы, так что один совсем черствый конец, без всякой начинки, доставался в виде особой милости Антипу, который, перекрестясь, с треском неустрашимо разрушал эту любопытную окаменелость» . Пиршество продолжалось до тех пор, пока не наставала пора печь новый пирог. В Обломовке, как отмечает Ю.М. Лощиц, царит настоящий культ пирога. Пирог в народном мировоззрении - один из наиболее наглядных символов счастливой, изобильной, благодатной жизни. Пирог - это «пир горой», рог изобилия, вершина всеобщего веселья и довольства. Вокруг пирога собирается пирующий, праздничный народ. От пирога исходят тепло и благоухание. «Сонное царство» Обломовки вращается вокруг своего пирога, как вокруг жаркого светила». Именно такие пироги готовит и Агафья Пшеницына, не случайно Захар говорит, что они не хуже обломовских.

Совместная еда в этом мире - не бытовая подробность, а символ единения. Еда и в своей семье, и на миру - испокон веков была у русских людей священнодействием, обрядом. Она начиналась и заканчивалась благодарственной молитвой. Веселое и непринужденное общение, дружеская семейная беседа, обсуждение предстоящих дел - все происходило за столом. Стол был сплочением семейного братства, символом единения. В мире-мечте Ильи Ильича Обломова «еду» нужно непременно разделить с духовно близкими людьми, с «колонией друзей», живущими по соседству, именно тогда она приобретает свое подлинное, общественное содержание. Когда Штольц посещает Обломова во время дня рождения в первый раз на Выборгской стороне, он разделяет с другом стол. В их диалоге есть общность тем, открытость, доверительность, корректность, чувствительность. Заканчивается диалог тостом за Ольгу. Оба персонажа едят и пьют одно и то же, что стимулирует взаимопонимание в разговоре. Во время второго посещения Штольцем Обломова беседа свидетельствует о духовной разобщённости героев. За столом о еде говорит один Обломов. «Штольц поморщился, садясь за стол. Штольц не ел ни баранины, ни вареников, положил вилку и смотрел, с каким аппетитом ел это всё Обломов».

Так мы видим, что традиции застолья, зародившиеся давно на Руси, играют немалую роль как в жизни как героев романа, так и в нашей. Эти традиции настолько прижились, что мы даже не замечаем, как им следуем.

5.Праздничные и постные блюда в произведении И.С. Шмелева

«Лето Господне»

Повесть «Лето Господне» - вершина позднего творчества великого русского писателя Ивана Сергеевича Шмелева. В повести обилие и многообразие описаний еды играет важную роль. Описание еды является художественным приемом, не только помогающим воссоздать атмосферу жизни и быта старой России, но и показать мир детства глазами ребенка.

Пост

Еда необходима человеку для поддержания сил, но чревоугодие, обжорство, пьянство, чрезмерная любовь к сладостям на Руси всегда считалась грехом. Русские люди старались упорядочить свое отношение к пище, ввести правила, которые бы ограничивали ее употребление. Православие предписывало человеку воздержанность в еде, и верующие люди соблюдали установленные церковным уставом посты. Из 365 дней в году более 220-ти были постными, когда запрещалось употреблять мясные и молочные продукты, яйца, а иногда, например, в Великий пост, и рыбу.

Однако, несмотря на все эти ограничения, Постный русский стол весьма разнообразен.

К примеру в повести «Лето Господне» чего только не было на постном рынке! «Морошка и черника – на постные пироги и кисели», «брусника, в ней яблочки. Сколько же брусники!», « Горох… розовый, желтый, в санях, мешками.», «Капуста, кочерыжка, зимница, как сахар. Откусишь – щелкнет». «А вот и огурцами потянуло, крепким и свежим духом, укропным, хренным. Играют золотые огурцы в рассоле, пляшут». «Кадки соленого арбуза, под капусткой поблескивает зеленой плешкой. «Соленье: антоновка, морошка, крыжовник, румяная брусничка с белью, слива в кадках. Квас всякий – хлебный, кислощейный, солодовый, бражный, давний – с имбирем…». «Сайки, баранки, сушки… калужские, боровские, жиздринские, - сахарные, розовые, горчичные, с анисом – с тмином, с сольцой и маком, переславские бублики, витуши, подковки, жавороночки… хлеб лимонный, маковый, с шафраном, ситный весовой с изюмом, пеклеванный…». «А там – стопками ледяных тарелок – великопостный сахар, похожий на лед зеленый, и розовый, и красный, и лимонный», «чернослив моченый, россыпи шепталы, изюмов, и мушмала, и винная ягода на вязках, и бурачки абрикоса с листиком, сахарная кунжутка, обсахаренная малинка, и рябинка, синий изюм кувшинный, самонастояще постный, бруски помадки с елочками в желе, масляная халва, калужское тесто кулебякой, белевская пастила… и пряники, пряники – нет конца». «Рыжики соленые-смоленые, монастырские, закусочные». « Боровички можайские, архиерейские грузди, лопаснинские отборные, в медовом уксусу…».

Пасха

День Воскресения Христова – Пасха – один из самых главных православных праздников в году. И ни один праздник не обходится без пасхальных куличей. Их пекут всегда по особому рецепту, чтобы они получились пышными и высокими. Пасха – обязательное блюдо на праздничном столе в честь Воскресения Господня, символизирующее пасхального Агнца (ягненка – существа кроткого, незлобивого, доверчивого). С ним в православной традиции и сравнивают Спасителя.

Особое праздничное настроение на Пасху создают традиционные крашеные яйца. Домашние хозяйки достигли в этом огромного мастерства. Яйца расписывают причудливыми узорами, красят в различные цвета. Но больше всего яиц, окрашенных в красный цвет.

По православной традиции, крашеные яйца освещали в храмах. Их дарили родным и знакомым, раздавали нищим, оставляли в церкви. Освященное пасхальное яйцо ели первым, когда возвращались с заутрени и садились за праздничный стол.

Вот какие яйца рассматривал главный герой в повести «Лето Господне»:

«Вот хрустально-золотое, через него – все волшебное. Вот – с растягивающимся жирным червячком; у него черная головка, черные глазки-бусинки и язычок из алого суконца. С солдатиками, с уточками, резное-костяное…»

Присутствие мотива еды в книге И. С. Шмелева «Лето Господне» является не просто частью бытовой жизни, а более глубоким и многозначным понятием: это и телесная пища, и духовная. И. С. Шмелев продолжает лучшие традиции русской классики описания еды в художественном тексте как важной детали в создании образа.

И. Каверзнев. Светлое Воскресенье

Заключение

В ходе работы был изучен вопрос возникновения традиций русского застолья, охарактеризованы особенности русской национальной кухни, проанализированы художественные произведения: роман И.А. Гончарова «Обломов», поэма Н.В. Гоголя «Мертвые души», повесть И.С. Шмелева «Лето Господне», роман А.С. Пушкина «Евгений Онегин», в которых нашли отражение традиции русского застолья.

Вывод:

В русской кухне, как и во всякой другой, отражается быт, история и духовная культура народа. Гостеприимный и открытый, русский человек умел повеселиться, умел выразить свою приязнь к гостю тем, что вкладывал душу в то, что подавал на стол. Художественные произведения являются своеобразными учебниками истории народа.

Список литературы

1. Гоголь Н.В. Повести. Мертвые души. – М.: Олимп; ООО «Фирма «Издательство АСТ», 1998. – 688 с.
2. Гончаров И.А. Обломов: Роман. – М.: Олимп; ТКО АСТ, 1996. – 688 с.
3. Краснова Е.В. Фламандский стиль «Обломова»: мотив «еды» и его функции в романе И.А. Гончарова // Третьи Майминские чтения. - Псков, 2000. С. 81.
4. Лощиц Ю.М. Гончаров. - М., 1977. С. 172.

1. Ожегов С.И. Словарь русского языка: Ок. 57 000 слов. – М.: Рус. яз., 1988. – 750 с.
2. Пушкин А.С. Драматические произведения. Романы. Повести – М.: Олимп; ООО «Фирма «Издательство АСТ», 1988. – 704 с.
3. Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического. - М.: 1995. С. 166.
4. Шмелев И.С. Лето Господне: Автобиогр. повесть – М.: Олимп; ООО «Издательство АСТ_ЛТД», 1997. – 560 с.
5. www.easycooking.ru
6. www.foodested.ru

Художественное описание разнообразных трапез — довольно частое явление в литературе. Но некоторые писатели идут дальше, представляя читателю сам процесс приготовления различных блюд и напитков, давая достаточно подробные описания рецептов. Используя цитаты из таких литературных произведений в качестве руководства, можно составить настоящее меню для обеда, что мы и попытались сделать.

1 Писатель Александр Куприн (1870 – 1938) по своей натуре был кутила и ловелас, любивший погусарить и не терпевший рутину повседневной жизни. Он понимал толк в еде и выпивке и приобрел репутацию гурмана.

В рассказе “На покое” , действие которого происходит в “Убежище для престарелых немощных артистов имени Алексея Ниловича Овсянникова ”, один из героев вспоминает придуманный им рецепт салата:

П еред обедом Стаканыч готовил себе салат из свеклы, огурцов и прованского масла. Все эти припасы принес ему Тихон, друживший со старым суфлером. Лидин-Байдаров жадно следил за стряпней Стаканыча и разговаривал о том, какой он замечательный салат изобрел в Екатеринбурге.

Стоял я тогда в «Европейской», - говорил он, не отрывая глаз от рук суфлера. - Повар, понимаешь, француз, шесть тысяч жалованья в год. Там ведь на Урале, когда наедут золотопромышленники, такие кутежи идут… миллионами пахнет!..

Все вы врете, актер Байдаров, - вставил, прожевывая говядину, Михаленко.

Убирайтесь к черту! Можете спросить кого угодно в Екатеринбурге, вам всякий подтвердит… Вот я этого француза и научил. Потом весь город нарочно ездил в гостиницу пробовать. Так и в меню стояло: салат а-ля Лидин-Байдаров. Понимаешь: положить груздочков солененьких, нарезать тоненько крымское яблоко и один помидорчик и накрошить туда головку лука, картофеля вареного, свеклы и огурчиков. Потом все это, понимаешь, смешать, посолить, поперчить и полить уксусом с прованским маслом, а сверху чуть-чуть посыпать мелким сахаром. И к этому еще подается в соуснике растопленное малороссийское сало, знаешь, чтобы в нем шкварки плавали и шипели… Уд-ди-вительная вещь! - прошептал Байдаров, даже зажмурясь от удовольствия ”. А. И. Куприн, «На покое» (1902)

2. Детектив “Клоунада” (трилогия “Эскапада”, “Клоунада”, “Кавалькада”) американского писателя Уолтера Саттертуэйта повествует о приключениях в начале XX века двух сотрудников агентства Пинкертона. Это не только стилизация под американский “крутой детектив”, но и литературная игра, полная аллюций и цитат. Недаром среди действующих лиц — Гертруда Стайн и Эрнест Хемингуэй. А еще детектив содержит множество “кулинарных” отступлений – дань прошлому автора, долгие годы проработавшему в барах и ресторанах.

Приведенный ниже отрывок дает один из рецептов главного блюда французской кухни - Coq au vin (петух в вине ). Несмотря на наличие в названия слова “петух”, блюдо готовится, как правило, из курицы.

К огда мы закончим, я на час пойду домой. Моя жена приготовит coq au vin (петух в винном соусе) у меня уже слюнки текут.
- Она берет красное вино? - спросил Ледок.
- Нет, - ответил инспектор, поглядывая на него. - Она берет белое. Рислинг.
- А! А как насчет lardon? - Он повернулся ко мне. - Ломтиков сала, - пояснил он.
- Нет, - сказал инспектор. - Она обжаривает курицу на сале, затем убирает ее со сковороды. Добавлять морковь, лук-шалот и немного чеснока. Разумеется, все мелко нарезанное.
- Да, разумеется, - согласился Ледок.
- Все это румянит, снова кладет курицу на сковородку и добавляет равное количество рислинга и крепкого куриного бульона.
- А, понятно. Бульон. А специи еще добавляет?
- После того, как она делает соус гуще с помощью куриного желтка, смешанного с небольшим количеством сливок, она добавляет лимонный сок и немного сливового бренди.
- Сливовое бренди. Очень интересно. - Ледок задумчиво кивнул. - Спасибо.
- Пожалуйста, - сказал инспектор” . Уолтер Саттертуэйт, “Клоунада”(1998)

3. Комиссар королевской полиции Николя Ле Флок — герой исторических детективов Жана-Франсуа Паро , действие которых происходит во времена Людовика XV. На сегодняшний день вышло 11 книг писателя, но особую популярность Николя Ле Флок получил благодаря одноименному сериалу, начатому в 2008 году и выдержавшему уже 6 сезонов. Описание приключений комиссара – сыщика-профессионала и кулинара-любителя — чередуются с подробнейшим описанием блюд и рецептов их приготовления. Жан Франсуа Паро , писатель и историк, использовал для своих детективов подлинные рецепты XVIII века. Приведенный ниже отрывок содержит рецепт приготовления экзотического на ту пору картофеля.

П рибор, хлеб и бутылка сидра стояли на столе. Устроившись, он налил стакан сидра и наполнил тарелку снедью. При виде вкусных овощей в нежном белом соусе, на поверхности которого плавали кусочки мелко нарезанной зелени петрушки и шнитт-лука, у него потекли слюнки. Катрина, делясь с ним рецептом приготовления этого восхитительного блюда, не забывала напоминать, что у плиты нельзя проявлять нетерпение, коли желаешь получить достойный результат.
Прежде всего, необходимо отобрать несколько равных по размеру картофелин, или «толстеньких», как величала картофельные клубни Катрина. Затем помыть их, обиходить и аккуратненько снять кожуру, стараясь придать им округлую, без выступов, форму. Нарезать кусочками свиное сало, бросить его в глубокую сковороду и тушить на медленном огне, пока сало не отдаст весь свой сок, а после вынуть его из сковороды, постаравшись не допустить, чтобы оно начало подгорать. В горячий жир, объясняла кухарка, опустить картофелины и обжарить до появления золотистой корочки. Не забыть добавить парочку неочищенных зубчиков чеснока, щепотку тмина и лавровый лист. Постепенно овощи покроются хрустящей корочкой. Продолжать обжаривать, заботливо переворачивая, еще какое-то время, дабы середина овоща стала мягкой, и только тогда, а никак не ранее, посыпать сверху доброй ложкой муки и уверенными движениями пассеровать муку вместе с овощами, а отпассеровав, залить половиной бутылки бургундского вина. Ну и, разумеется, посолить и поперчить, а потом оставить томиться на медленном огне еще добрых две четверти часа. Когда соус уварится, он станет нежным и бархатистым. Легкий и текучий, он нежно обнимет тающие во рту рассыпчатые картофелины в поджаристой корочке. Хорошей кухни без любви не бывает, повторяла Катрина. » Жан-Франсуа Паро, «Загадка улицы Блан-Манто»(2000)

4. В романе Юлиана Семенова “ Экспансия - I. По лезвию бритвы” , в котором рассказывается о работе советского разведчика Штирлица в послевоенный период, есть один необычный рецепт кофе. Его оригинальность заключается в наличии такого неожиданного ингредиента как … чеснок. Этот старинный рецепт имеет загадочное название “Секрет старого мавра ”.

Д жекобс отошел к камину, там у него стояла кофемолка и маленькая электроплита с медными турочками. Споро и красиво, как-то по-колдовски, он начал делать кофе, объясняя при этом:
- В Анкаре мне подарили рецепт, он сказочен. Вместо сахара - ложка меда, очень жидкого, желательно липового, четверть дольки чеснока, это связывает воедино смысл кофе и меда, и, главное, не давать кипеть.
Все то, что закипело, лишено смысла. Ведь и люди, перенесшие избыточные перегрузки - физические и моральные, - теряют себя, не находите? ” Юлиан Семенов » Экспансия - I. По лезвию бритвы «(1984)

5. Достойным завершением трапезы будет бокал коньяка. По правилам современного этикета коньяк следует пить только в качестве диджестива , т.е. в конце еды. К нему идеально подходит пикантная закуска “Николашка ”.

Столь странное название связано с именем последнего русского царя Николая II, который якобы изобрел эту закуску. А как ее готовить, можно узнать из фрагмента фантастического романа Сергея Лукьяненко, насыщенного кулинарными описаниями.

В начале он принялся готовить закуску. Истолок в кофейной мельничке сахар до состояния легкой пудры, высыпал в блюдце. Бросил в мельницу десяток кофейных зерен и превратил их в пыль, негодную даже для «эспрессо». Смешал с сахаром. Теперь оставалось лишь нарезать тонкими ломтиками лимон и посыпать полученной смесью, соорудив знаменитую «николашку», замечательную закуску под коньяк, главный вклад последнего русского царя в кулинарию… Сполоснул под краном и обдал кипятком лимон, нарезал тонкими кругами, посыпал сахарно-кофейной пудрой. Некоторые эстеты рекомендовали добавить к гармонии кисло-сладко-горького вкуса еще и соленую ноту – крошечной щепоткой соли или маленькой порцией икры. Но это Мартину всегда казалось излишеством и чревоугодием. Вот теперь приготовления к одиночной пьянке были завершены”. Сергей Лукьяненко, “Спектр” (2002).

Редкий великопостный звон разбивает скованное морозом солнечное утро, и оно будто бы рассыпается от колокольных ударов на мелкие снежные крупинки. Под ногами скрипит снег, как новые сапоги, которые я обуваю по праздникам.

Чистый понедельник. Мать послала меня в церковь «к часам» и сказала с тихой строгостью: «Пост да молитва небо отворяют!»

Иду через базар. Он пахнет Великим постом: редька, капуста, огурцы, сушеные грибы, баранки, снетки, постный сахар… Из деревень привезли много веников (в чистый понедельник была баня). Торговцы не ругаются, не зубоскалят, не бегают в казенку за сотками и говорят с покупателями тихо и деликатно:

— Грибки монастырские!
— Венички для очищения!
— Огурчики печорские!
— Снеточки причудские!

От мороза голубой дым стоит над базаром. Увидел в руке проходившего мальчишки прутик вербы, и сердце охватила знобкая радость: скоро весна, скоро Пасха и от мороза только ручейки останутся!

В церкви прохладно и голубовато, как в снежном утреннем лесу. Из алтаря вышел священник в черной епитрахили и произнес никогда не слышанные мною слова: Господи, Иже Пресвятаго Твоего Духа в третий час апостолом Твоим низпославый, Того, Благий, не отыми от нас, но обнови нас, молящих Ти ся .

Все опустились на колени, и лица молящихся, как у предстоящих перед Господом на картине «Страшный Суд». И даже у купца Бабкина, который побоями вогнал жену в гроб и никому не отпускает товар в долг, губы дрожат от молитвы и на выпуклых глазах слезы. Около Распятия стоит чиновник Остряков и тоже крестится, а на масленице похвалялся моему отцу, что он, как образованный, не имеет права верить в Бога. Все молятся, и только церковный староста звенит медяками у свечного ящика.

За окнами снежной пылью осыпались деревья, розовые от солнца.

После долгой службы идешь домой и слушаешь внутри себя шепот: Обнови нас, молящих Ти ся… Даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего . А кругом солнце. Оно уже сожгло утренние морозы. Улица звенит от ледяных сосулек, падающих с крыш.

Обед в этот день был необычайный: редька, грибная похлебка, гречневая каша без масла и чай яблочный. Перед тем, как сесть за стол, долго крестились перед иконами. Обедал у нас нищий старичок Яков, и он сказывал: «В монастырях, по правилам святых отцов, на Великий пост положено сухоястие, хлеб да вода… А святой Ерм со своими учениками вкушали пищу единожды в день и только вечером…»

Я задумался над словами Якова и перестал есть.

— Ты что не ешь? — спросила мать.

Я нахмурился и ответил басом, исподлобья:

— Хочу быть святым Ермом!

Все улыбнулись, а дедушка Яков погладил меня по голове и сказал:

— Ишь ты, какой восприёмный!

Постная похлебка так хорошо пахла, что я не сдержался и стал есть, дохлебал ее до конца и попросил еще тарелку, да погуще.

Наступил вечер. Сумерки колыхнулись от звона к великому повечерию. Всей семьей мы пошли к чтению канона Андрея Критского. В храме полумрак. На середине стоит аналой в черной ризе, и на нем большая старая книга. Много богомольцев, но их почти не слышно, и все похожи на тихие деревца в вечернем саду. От скудного освещения лики святых стали глубже и строже.

Полумрак вздрогнул от возгласа священника — тоже какого-то далекого, окутанного глубиной. На клиросе запели — тихо-тихо и до того печально, что защемило в сердце: Помощник и Покровитель бысть мне во спасение, сей мой Бог, и прославлю Его, Бог Отца моего, и вознесу Его, славно бо прославися…

К аналою подошел священник, зажег свечу и начал читать Великий канон Андрея Критского: Откуду начну плакати окаяннаго моего жития деяний? Кое ли положу начало, Христе, нынешнему рыданию? Но яко Благоутробен, даждь ми прегрешений оставление .

После каждого прочитанного стиха хор вторит батюшке:

Долгая, долгая, монастырски строгая служба. За погасшими окнами ходит темный вечер, осыпанный звездами. Подошла ко мне мать и шепнула на ухо:

— Сядь на скамейку и отдохни малость…

Я сел, и охватила меня от усталости сладкая дрема, но на клиросе запели: Душе моя, душе моя, востани, что спиши ?

Я смахнул дрему, встал со скамейки и стал креститься. Батюшка читает: Согреших, беззаконновах и отвергох заповедь Твою…

Эти слова заставляют меня задуматься. Я начинаю думать о своих грехах. На масленице стянул у отца из кармана гривенник и купил себе пряников; недавно запустил комом снега в спину извозчика; приятеля своего Гришку обозвал «рыжим бесом», хотя он совсем не рыжий; тетку Федосью прозвал «грызлой»; утаил от матери «сдачу», когда покупал керосин в лавке, и при встрече с батюшкой не снял шапку.

Я становлюсь на колени и с сокрушением повторяю за хором: Помилуй мя, Боже, помилуй мя…

Когда шли из церкви домой, дорогой я сказал отцу, понурив голову:

— Папка! Прости меня, я у тебя стянул гривенник!

Отец ответил:

— Бог простит, сынок.

После некоторого молчания обратился я и к матери:

— Мама, и ты прости меня. Я сдачу за керосин на пряниках проел.

И мать тоже ответила:

— Бог простит.

Засыпая в постели, я подумал:

— Как хорошо быть безгрешным!

Любое литературное творение - это художественное целое. Таким целым может быть не только одно произведение (стихотворение, рассказ, роман…), но и литературный цикл, то есть группа поэтических или прозаических произведений, объединенных общим героем, общими идеями, проблемами и т.д., даже общим местом действия (например, цикл повестей Н.Гоголя "Вечера на хуторе близ Диканьки", "Повести Белкина" А.Пушкина; роман М.Лермонтова "Герой нашего времени" - тоже цикл отдельных новелл, объединенных общим героем - Печориным). Любое художественное целое - это, по существу, единый творческий организм, имеющий свою особую структуру. Как и в человеческом организме, в котором все самостоятельные органы неразрывно связаны друг с другом, в литературном произведении все элементы так же и самостоятельны, и взаимосвязаны. Система этих элементов и принципы их взаимосвязи и называются КОМПОЗИЦИЕЙ :

КОМПОЗИЦИЯ (от лат. Сompositio, сочинение, составление) - построение, структура художественного произведения: отбор и последовательность элементов и изобразительных приемов произведения, создающих художественное целое в соответствии с авторским замыслом.

К элементам композиции литературного произведения относятся эпиграфы, посвящения, прологи, эпилоги, части, главы, акты, явления, сцены, предисловия и послесловия "издателей" (созданных авторской фантазией внесюжетных образов), диалоги, монологи, эпизоды, вставные рассказы и эпизоды, письма, песни (например, Сон Обломова в романе Гончарова "Обломов", письмо Татьяны к Онегину и Онегина к Татьяне в романе Пушкина "Евгений Онегин", песня "Солнце всходит и заходит…" в драме Горького "На дне"); все художественные описания - портреты, пейзажи, интерьеры - также являются композиционными элементами.

Нередко организатором композиции выступает художественный образ , например, дорога в поэме Гоголя "Мертвые души".

В своей работе я рассматриваю образ еды в произведениях писателей разных веков.

Актуальность моей работы связана с изучением художественного образа, в частности образа еды, как одного из важнейших композиционных приёмов.

Объектом исследования стал концепт «еда».являются

Предметами исследования являются стилистические, лексические, художественные средства создания образа еды в поэме Н.В. Гоголя «Мертвые души», романе Гончарова «Обломов», романах Булгакова «Собачье сердце» и «Мастер и Маргарита».

Цель исследования : раскрыть философское звучание различных оттенков мотива еды в русской литературе XIX и XX веков, проследить эволюцию образа еды, начиная от произведений…

Задачи научной работы:

Познакомиться с произведениями заявленных писателей;

Выявить многообразие значений понятия «еды» в данных произведениях;

Изучит литературу по данной теме;

Выяснить вопрос о традициях изображения еды в мировой литературе;

Исследовать роль еды в раскрытии идей в произведениях классиков;

Проанализировать роль образов еды в данных произведениях.

Гипотеза: философское звучание мотива еды выступает как средство раскрытия характеров героев, описания общества и образа жизни той эпохи. Концепт «еда» является художественным образом и может выступать в роли связующего звена между событиями.

Методы исследования:

сравнительно-сопоставительный анализ;

работа с литературоведческими статьями, монографиями.

Моя работа может быть использована на уроках и лекциях в школе и других учебных заведениях, семинарах и др. по произведениям Гончарова, Булгакова, Гоголя, приёмам композиции и художественным образам. Материал моей исследовательской работы может помочь другим учащимся в освоении материала по литературе, а так же быть использованным в других научно-исследовательских работах.

Один из самых почитаемых древними греками богов, бог вина и виноделия, Дионис, в мифах изображается путешествующим по всему свету в окружении хмельных менад и сатиров, весело пирующим и пляшущим в тенистых долинах. Дионис в мифологии воспринимался как апофеоз жизненной силы и чувственного земного бытия… Не случайно отец Диониса Зевс-громовержец жестоко наказывал всех, кто не почитал или оскорблял юного бога.

В евангельских сюжетах мы также неоднократно встречаемся с «образами» еды. Это широко известная притча о пяти хлебах и двух рыбах, которыми Христос накормил 5 тысяч человек.

«Он же, взяв пять хлебов и две рыбы и воззрев на небо, благословил их, переломил и дал ученикам, чтобы раздать народу. И ели и насытились все; и оставшихся у них кусков набрано двенадцать коробов».

Образ еды в этом сюжете приобретает символический смысл силы веры. В сюжете последней вечери Иисус Христос нарекает хлеб своим телом, а вино – своей кровью: так возникает аллегорическое толкование хлеба и вина. (Евангелие от Луки - 2, 94.).

Вкусы обломовцев отличались своей характерностью. К идиллическим продуктам, особенно любимым, относились кофе, сливки, молоко, мед, хлеб. Последний был особенно популярен. Из муки изготовлялось и поглощалось в неимоверных количествах множество блюд: блины, булочки, крендельки, печенья, сухарики, пироги.

Апофеозом и символом обломовской сытости и всеобщего довольства становится исполинский пирог, который пекли в воскресенье и праздничные дни. На этот пирог требовалось двойное, против обыкновенного, количество муки и яиц. Как следствие того, «на птичьем дворе было более стонов и кровопролития». Что касается последнего, то пироги пекли, по всей видимости, с цыплятами и свежими грибами. Именно о таких пирогах, испеченных Агафьей Матвеевной Пшеницыной, Захар заметил:

«Пирог не хуже наших обломовских, с цыплятами и со свежими грибами».

Этот пирог «сами господа ели еще на другой день; на третий и четвертый день остатки поступали в девичью; пирог доживал до пятницы, так что один совсем черствый конец, без всякой начинки, доставался в виде особой милости Антипу, который, перекрестясь, с треском неустрашимо разрушал эту любопытную окаменелость, наслаждаясь более сознанием, что эти господский пирог, нежели самим пирогом, как археолог, с наслаждением пьющий дрянное вино из черепка какой-нибудь тысячелетней посуды».

Пиршество продолжалось до тех пор, когда наставала пора печь новый пирог.

В Обломовке царит настоящий культ пирога. Изготовление громадной сдобы и насыщение ею напоминает некую сакральную церемонию, исполняемую строго по календарю, из недели в неделю, из года в год.

Вспомним, что пирог в народном мировоззрении - один из наиболее наглядных символов счастливой, изобильной, благодатной жизни. Пирог - это «пир горой», рог изобилия, вершина всеобщего веселья и довольства, магическое солнце материального бытия. Вокруг пирога собирается пирующий, праздничный народ. От пирога исходят тепло и благоухание; пирог - центральный и наиболее архаический символ народной утопии. Обломовка - это всеми забытый, чудом уцелевший «блаженный уголок» - обломок Эдема. Здешним обитателям обломилось доедать археологический обломок-кусок громадного когда-то пирога.

Само слово «пирог» созвучно слову «пир». Это праздничное пиршественное блюдо. И действительно, «пир» - центральное событие каждого дня для обломовцев; они проводят свою жизнь не в трудах, а в пирах, ибо их жизнь - гармония, где неразрывно слиты и телесное, и духовное начала. Такое ощущение жизни, бытия свойственно эпикурейской эстетике: «Нельзя жить сладко, не живя разумно, хорошо и праведно; нельзя жить разумно, хорошо и праведно, не живя сладко. У кого чего-нибудь недостает, чтобы жить разумно, хорошо и праведно, тот не может жить сладко».

Эпикур выделяет в жизни человека три рода удовольствий.

1 . От еды и питья. (Ср. в Обломовке: «Забота о пище была первая и главная жизненная забота в Обломовке».)

2. От любви. (Ср. в мечтах Обломова: «Обломову, среди ленивого лежания... среди тупой дремоты и среди вдохновенных порывов, на первом плане всегда грезилась женщина как жена и иногда - как любовница».)

3. Эстетическое в области зрения и слуха. (Ср. в мечте Обломова: «Ноты, рояль, изящная мебель».)

Принципом эпикурейства было не просто наслаждение само по себе, но тот безмятежный, безмолвный покой души, когда за размеренным удовлетворением потребностей организма наступает полное отсутствие всяких страстей и тягот. (Ср. у жителей Обломовки:

«Не слыхивали они о так называемой многотрудной жизни, о людях, носящих томительные заботы в груди... Плохо верили обломовцы и душевным тревогам; не принимали за жизнь круговорота вечных стремлений куда-то, к чему-то; боялись, как огня, увлечения страстей... душа обломовцев мирно, без помехи утопала в мягком теле... Добрые люди понимали ее (жизнь) не иначе как идеалом покоя и бездействия, нарушаемого по временам разными неприятностями...»).

Блаженство такой жизни основано на физическом здоровье и телесном самоощущении.

Как видим из всего вышесказанного, в своей первооснове мир Обломовки - в своем роде «мир еды» и, более того, «пир еды» - символизирует торжество самой Жизни, во всех ее проявлениях - и материальном, и духовном. Описание «еды» в «Сне Обломова» становится особенно значимым. Именно на уровне мотива «еды» проявляется архетип (первосмысл) обломовского мира - радость жизни, наслаждение ею. Мотив «еды» и его реализация в романе переводят действие романа с бытового уровня на бытийный.

Отпечаток этого «бытийного» мироощущения распространяется на весь повседневный уклад жизни обломовцев - жизнь как череда сменяющих друг друга праздников.

Обломовцам свойственна полнота желаний, наслаждения жизнью (бытием). Совместная еда в этом мире - не бытовая подробность, а символ единения.

1. 1. Еда в петербургской жизни Обломова

Многие особенности в поведении и о жизни взрослого Обломова объясняются не угасающим семейным началом, которое резко диссонирует с нормам петербургской жизни.

Илья Ильич в своей петербургской жизни ищет то теплоты и надежности семейных отношений, которые поддерживали его в детстве, в Обломовке. Обломов - дитя, «уроженец заспанной Обломовки», поэтому совместной еде и еде вообще придает он совсем не «петербургский» смысл. Его постоянное желание разделить с кем-нибудь трапезу невозможно объяснить одним интересом к новостям, которые могут принести зазванные на обед гости

«Кого не любишь, кто не хорош, с тем хлеба в солонку не обмакнешь», -

говорит Обломов в разговоре со Штольцем.

В Петербурге, на Гороховой улице, Обломов выстраивает свою жизнь согласно «обломовской модели мира», подобно той уютной и комфортной жизни, которой жили еще отцы и деды. Он создает свою «петербургскую Обломовку».

От более или менее активной жизни, которую герой вел в Петербурге, он постепенно переходит к спокойному и размеренному течению своих дней:

«Его почти не влекло из дома, он с каждым днем все крепче и постояннее водворялся в своей квартире»;

«сначала ему тяжело стало пробыть целый день одетым, потом он ленился обедать в гостях, кроме коротко знакомых, более холостых домов, где можно снять галстук, расстегнуть жилет и где можно «поваляться» соснуть часок».

Обломов проводит свои дни дома, изредка выбираясь в гости в один из таких домов - к Ивану Герасимовичу, с которым служил прежде. Именно о нем рассказывает с таким умилением Илья Ильич Штольцу:

«У него как-то правильно, уютно в доме. Комнаты маленькие, диваны такие глубокие, три собаки, такие добрые! Закуска стола не сходит. Гравюры все изображают семейные сцены. Придешь, и уйти не хочется. Сидишь, не заботясь, не думая ни о чем, знаешь, что около тебя человек... нехитрый, добрый, радушный, без претензий и не уязвит тебя за глаза!»

Илья Ильич привозит свою «Обломовку» в Петербург, вместе с «перинами, ларцами, чемоданами, окороками, булками, всякой жареной и вареной скотиной и птицей», и «воцарилась» на Гороховой улице с тем же размахом.

Лежание на диване и обильное питание очень нравились Обломову, однако, по мнению доктора, такой образ жизни приведет только к удару.

«Пищи мясной и вообще животной избегать, мучной и студенистой тоже…кушать легкий бульон, зелень, не есть жирного и тяжелого…не лежать…ходить по 8 часов в сутки…развлекаться…танцевать»,- такой образ жизни предлагал Обломову врач.

В принципе, он не далек от мечтаний Ильи Ильича.

Гончаров смотрит на жизнь недифференцированным взглядом, захватывая и главное, и второстепенное, равняя их. Не человек опускается до уровня бессловесной твари, мебели или домашней вещи (как это было у гоголя), а наоборот, мелочи быта поднимаются до человека. Человек слит с окружающей действительностью, отражается в ней, а она – в нем. В романе становятся важными все составляющие человеческой жизни – и духовная, и бытовая; причем одно не мыслится без другого. Полноценная человеческая жизнь включает в себя и материю (материальные блага), и дух (духовную жизнь) именно о такой жизни мечтает Обломов, выстраивая свой жизненный идеал: еда, отдых, прогулки (материя) и споры беседы, задумчивое молчание (дух). Отсутствие одной из составляющих полноценного человеческого существования делает жизнь «обломовского» человека ущербной, неполной, несчастной. У русского человека всего должно быть сполна, во всем должен быть избыток…

1. Образ еды в романах Булгакова «Собачье сердце» и «Мастер и Маргарита»

   1. Образ еды в романе «Собачье сердце»

Помещая тему в исторический контекст времени, Булгаков вместе с тем создает на страницах произведений поистине языческий культ поварского искусства. В «Собачьем сердце» он дает возможность читателю заглянуть в «царство поварихи Дарьи Петровны», где совершалось таинство приготовления пищи:

«В черной сверху и облицованной кафелем плите стреляло и бушевало пламя... По стенам на крюках висели золотые кастрюли, вся кухня громыхала запахами, клокотала и шипела в закрытых сосудах».

Здесь восстанавливается разрушенный космос: через два дня Шарик уже лежал рядом с корзиной угля и смотрел, как работает Дарья Петровна. И есть что-то природно общее в них:

«Острым узким ножом она отрубала беспомощным рябчикам головы и лапки, затем, как яростный палач, с костей сдирала мякоть... Шарик в это время терзал рябчикову голову».

Повествование здесь ведется неспешно: до деталей расписанная автором процедура приготовления котлет смотрится как дело, которому пришло время и место:

«Из миски с молоком Дарья Петровна вытаскивала куски размокшей булки, смешивала их на доске с мясною кашицей, заливала все это сливками, посыпала солью и на доске лепила котлеты» - и снова: «В плите гудело, как на пожаре, а на сковороде ворчало, пузырилось и прыгало. Заслонка с громом отпрыгивала, обнаруживала страшный ад. Клокотало, лилось».

Подлинной идиллией, написанной в мягких тонах, венчается эта картина: вечером вычищенные кастрюли «сияли таинственно и тускло», «Шарик лежал на теплой плите, как лев на воротах, а черноусый и взволнованный человек... обнимал Дарью Петровну».

Упорядоченность и предсказуемость являются следствием естественного развития событий:

«Зинка в кинематограф пошла, - думал пес, - а как придет, ужинать, стало быть, будем. На ужин, надо полагать, телячьи отбивные».

В контексте нормального хода жизни Булгаковым представлены веками выработанные человечеством формы принятия пищи и разные по настроению варианты отношения к ней:

«Утренний завтрак - полчашки овсянки и вчерашнюю баранью косточку - съел без всякого аппетита»,

«Ждали обеда. Пса несколько оживила мысль о том, что сегодня на третье блюдо будет индейка».

Бросить «недопитую чашку кофе» для Филиппа Филипповича значило в этом свете нечто экстраординарное, ибо «этого с ним никогда не случалось».

Булгаков охотно присоединяется к суждению Преображенского, что «еда - штука хитрая», и с удовольствием дает ему возможность «проповедовать» по этому поводу. Слово героя при этом снова включается в конфликтный диалог с социальными оппонентами:

«Холодными закусками и супами закусывают только недорезанные большевиками помещики. Мало-мальски уважающий себя человек оперирует с закусками горячими».

Вместе с тем герой вполне доброжелательно открывает истину в еде:

«Налейте не английской, а обыкновенной русской водки... Дарья Петровна сама отлично готовит водку... Водка должна быть в сорок градусов, а не в тридцать... бог их знает, чего они туда плеснули...».

Неспешная беседа касается многих предметов, в том числе и непосредственно достоинств употребляемой пищи:

«Он подцепил на лапчатую серебряную вилку что-то похожее на маленький темный хлебик. Укушенный последовал его примеру. Глаза Филиппа Филипповича засветились: “Это плохо?” - жуя, спрашивал Филипп Филиппович. - Плохо? Вы ответьте, уважаемый доктор. - Это бесподобно, - искренно ответил тяпнутый».

Застольная беседа рисуется как необходимая составляющая процесса еды. Можно, конечно, как это делает Шариков, поднять рюмку и произнести: «Ну, желаю, чтоб все», а затем «выплеснуть водку в глотку» и завершить подобное возлияние, с искривленным лицом склонившись над ведром; «пошатываясь в руках Борменталя», он «очень нежно и мелодически ругался скверными словами, выговаривая их с трудом».

1. 1. Образ еды в романе «Мастер и Маргарита»

Образ еды в ресторане «У Грибоедова»

Для того чтобы воссоздать черты приспособленного к человеку жизненного уклада, Булгаков нередко осуществляет выходы в кулинарные пределы недавнего прошлого.

Так, используя форму притворной чрезмерной похвалы и играя словом восторженного рассказчика, Булгаков в «Мастере и Маргарите» дает читателю представление о гастрономически-кулинарных изысках, которые в недавнем прошлом были обычным явлением в ресторанном меню: тут и порционные судачки, и стерлядь в серебристой кастрюльке, стерлядь кусками, переложенными раковыми шейками и свежей икрой, и яйца-кокотт с шампиньоновым пюре в чашечках, и филейчики из дроздов с трюфелями, перепела по-генуэзски, какой-то экзотический суп-прентаньер. Перечисление дается по нарастающей:

«Что ваши сижки, судачки! А дупеля, гаршнепы, бекасы, вальдшнепы по сезону, перепела, кулики? Шипящий в горле нарзан?!».

И, заведя читателя в бесконечные коридоры пиршественного великолепия, автор внезапным нарушением инерции перечисления («Но довольно, ты отвлекаешься, читатель!» ) констатирует необратимость исчезновения всех этих примет устойчивого социального уклада. Как «оставь надежды!» выглядит приведенная им оттеночная говорящая деталь:

«Пахло луком из подвала теткиного дома, где работала ресторанная кухня».

Недвусмысленная авторская оценка проглядывает в этом столкновении поэмы и прозаической констатации факта. Родной сестрой подобной «ресторанной кухни» смотрятся в произведениях Булгакова коммунальные кухни с годами немытыми окнами, с ревущими примусами на плите, коптящими керосинками и переругивающимися женщинами.

Лейтмотив масла в романе

Творчески воспринимая традиции, Булгаков вместе с тем формирует и резко индивидуальные контексты, эстетически выводящие мелочи кулинарно-кухонного обихода в позицию значительного смыслового обобщения. Именно так в романе «Мастер и Маргарита» существует лейтмотивная подробность - масло . Навеки остается в памяти потрясенного читателя:

«Аннушка уже купила подсолнечное масло, и не только купила, но даже и разлила».

Автор, однако, не позволяет читательскому восприятию остаться на поверхности событий. В своей привычной манере - играя, все же наводить на истину - он сразу же дает немаловажный, как окажется, взыскующий вопрос Берлиоза:

«При чем здесь подсолнечное масло... и какая Аннушка?».

Какая Аннушка, вскоре становится ясно из разговора женщин:

«Наша Аннушка! С Садовой! Взяла она в бакалее подсолнечного масла, да литровку-то о вертушку и разбей!».

Объяснить, при чем здесь растительное масло, первым берется незадачливый Бездомный: «Подсолнечное масло здесь вот при чем», - решительно начинает он, но не может двинуться дальше, скандально и опрометчиво лишь намекая на безумие Воланда. Автор же ведет читателя подсказывающим путем: во втором же абзаце главы о Пилате он напишет:

«Более всего на свете прокуратор ненавидел запах розового масла , и все теперь предвещало нехороший день, так как запах этот начал преследовать прокуратора с рассвета».

Многократно повторится эта тормозящая повествование назойливая деталь:

«Казалось, что розовый запах источают кипарисы», «к запаху кожаного снаряжения и пота от конвоя примешивается проклятая розовая струя», «и к горьковатому дыму, свидетельствовавшему о том, что кашевары в кентуриях начали готовить обед, примешивался все тот же жирный розовый дух».

Запахом оливкового масла заполнено все пространство вокруг Пилата.

Невозможно пропустить этот важный для автора текстовый знак. И только самим героям все еще остается невнятным его указующий смысл. И Берлиоз склонен думать, что сумасшествием профессора объясняется «и страннейший завтрак у покойного философа Канта, и дурацкие речи про подсолнечное масло и Аннушку...» . Когда же совершается расплата за это упорное непонимание, в сознании потрясенного Ивана начала «вязаться цепочка»:

«К слову “Аннушка” привязались слова “подсолнечное масло”, а затем почему-то, - подчеркнет автор, - “Понтий Пилат”».

И, собственно, два точных ответа назвал он, взвесив все: незнакомец «точно знал заранее» и «уж не подстроил ли он все это сам?!». Под знаком этого знания выстроено повествование о последнем пути Иуды. В «масличное имение» направляется он по указанию Низы. Говорящими текстовыми метками уставлена дорога к месту свидания, которая лежит мимо « масличного жома ».

Грозным предостережением смотрится серия назойливых деталей: Иуда уже видит «полуразрушенные ворота масличного имения» , он бежит « под таинственной сенью развесистых громадных маслин », выходит к « масличному жому с тяжелым каменным колесом ». Убийца появляется, вместо Низы, «отлепившись от толстого ствола маслины » , и после убийства Афраний устремляется «в чащу масличных деревьев».

Оформленный таким образом в пределах всего романа лейтмотив связан со многими проблемными узлами его. Он наводит читателя на мысль о существовании надмирных сил, во власти которых находится судьба человека, а также сигналит о проявлении высшей предначертанности справедливого возмездия за творимое людьми зло, по каким бы побуждениям оно ни совершалось. Изначально основанный на парадоксах и в общефилософском плане осуществляющий сатанинское возмездие всем приложившим руку к уничтожению Христа, роман с использованием системы «масличных» маркеров неожиданно выстраивает смысловой ряд типологически родственных образов: Берлиоз (Бездомный) - Пилат - Иуда.

Концепт вина в произведении

В булгаковском художественном мире, где серьезное существует в тесной связи со смешным, а веселые розыгрыши - рядом со свободной и трезвой правдой, в весьма широком диапазоне представлены разные смысловые коннотации концепта вина .

Однако в большом пространстве булгаковского художественного мира, где силен карнавальный обертон, тема вина получает специфическую огласовку и как тема вины. В позиции абсолютного верха, в трагическом звучании отмечена автором «неубранная красная как бы кровавая лужа» у ног прокуратора Иудеи.

Сам прокуратор, поджидая Афрания с известием о казни, подливает себе вино в чашу и то и дело глядит «на две белые розы, утонувшие в красной луже» . В мировой культуре, как известно, белые розы ассоциируются со святостью Спасителя. С появлением вестника, когда «красная лужа была затерта, убраны черепки и на столе дымилось мясо» , Пилат приглашает его к столу:

«Ничего не услышите, пока не сядете и не выпьете вина ».

Именно «вино» становится аксиологически связующим смысловым центром описываемой сцены:

«Пришедший прилег, слуга налил в его чашу густое красное вино . Другой слуга, осторожно наклоняясь над плечом Пилата, наполнил чашу прокуратора... Пока пришедший пил и ел, Пилат, прихлебывая вино , поглядывал прищуренными глазами на своего гостя».

Подчеркнутый цвет напитка воскрешает в памяти цвет крови и становится знаковой деталью, мгновенно соединяющей множество однотипных других, разбросанных по тексту романа, но сродненных принадлежностью к главной трагической ситуации: «белый плащ с красным подбоем» Пилата, « багряный военный плащ» Афрания, « красная лужа», «неприятнейшее кровопролитие », «догорающие колоннады», «заскорузлый от крови кошель», на котором « кровь Иуды из Кириафа» , - и снова « густое красное вино » . Булгаков подчеркивает значимость для него темы « вино ».

Не отказавшийся и от второй чаши гость включается в характерную для булгаковской манеры описания беседу:

«Превосходная лоза, прокуратор, но это - не “Фалерно”? - “Цекуба”, тридцатилетнее, - любезно отозвался прокуратор».

Основной акцент поставлен на следующем, ритуальном по драматургии эпизоде тоста:

«Пилат наполнил свою чашу, гость поступил так же. Оба обедающих отлили немного вина из своих чаш в блюдо с мясом, и прокуратор произнес громко, поднимая чашу: “За нас, за тебя, кесарь, отец римлян, самый дорогой и лучший из людей!”. После этого допили вино, и африканцы убрали со стола яства...».

Возможно, Пилат из опасения громко произносит здравицу, но в любом случае само то, что после казни Иешуа он все же способен выговорить эти слова, удерживает на нем печать несмываемой вины. И Пилат, и его соучастник - оба представлены как трагически повинные, повязанные кровью сообщники. Многозначительным выглядит в аспекте темы несколько отодвинутый в тексте, как бы случайный штрих: на вопрос Пилата, в каких выражениях Иешуа отказался от напитка, предлагаемого перед повешением на столбы, Афраний отвечает:

«Он сказал, что благодарит и не винит за то, что у него отняли жизнь».

Удивительное мастерство булгаковского строения текста обусловливаетсмысловое богатство скрытых внутри него семантических перекличек:

«Кого? - глухо спросил Пилат. - Этого он, игемон, не сказал».

Этот мощный завершающий акцент оставляет Пилата в экзистенциальной позиции неизбывного одиночества - наедине и лицом к лицу со своей виной. Отсюда неслучайные детали в описании игемона: «внезапно треснувший голос», «хриплый голос». В большом пространстве романа Булгаков нередко представляет веселую карнавальную вязь вина и в и н ы с акцентировкой образов материально-телесного низа. Так, например, в эпизоде посещения буфетчиком Соковым нехорошей квартиры вся ситуация разыграна на тонких сопряжениях значений. Представившись заведующим буфетом театра «Варьете», Андрей Фокич сразу становится обвиняемым. На его вину указывает Воланд:

«В рот ничего не возьму в вашем буфете!.. Я, почтеннейший, проходил вчера мимо вашей стойки и до сих пор не могу забыть ни осетрины, ни брынзы... Драгоценный мой! Брынза не бывает зеленого цвета, это вас кто-то обманул. Ей полагается быть белой. Да, а чай? Ведь это же помои!».

В ответ Соков произносит неслучайное, по булгаковскому замыслу, слово: «извиняюсь» , где сема « вино » присутствует в значении «снимаю с себя вину» - «Я не по этому поводу, и осетрина здесь ни при чем».

Знаменитое «осетрину прислали второй свежести» встречает нравоучительную отповедь Воланда:

«Вторая свежесть - что за вздор! Свежесть бывает только одна - первая, она же и последняя. А если осетрина второй свежести, то это означает, что она тухлая!».

В ответ на обвинение буфетчик снова начинает:

«Я извиняюсь...»,

т. е. снова пытается выйти из зоны виновности. Воланд же перекрывает ему ход:

«Извинить не могу», - говорит он твердо.

«задняя ножка которой тотчас с треском подломилась, и буфетчик, охнув, пребольно ударился задом об пол».

Падая, он поддел ногой другую скамеечку, стоявшую перед ним, и с нее опрокинул себе на брюки «полную чашу красного вина » . В данном случае «чаша красного вина » - площадная сестра красной, «как бы кровавой лужи» у ног прокуратора, она своего рода мета, удостоверяющая вину. На несмываемость ее Булгаков указывает дополнительным и многозначительным штрихом:

Таким, «в совершенно мокрых штанах» (т. е. навеки отмеченным) он и встретится позднее на лестнице несчастному Поплавскому; автор отметит, что он шел «как пьяный» . Воланд же, как будто и не было этой театрализованной паузы, продолжает с того момента, когда Андрей Фокич попытался выскользнуть из-под указания на его вину:

«Да, итак, мы остановились на осетрине? Голубчик мой! Свежесть, свежесть и свежесть - вот что должно быть девизом всякого буфетчика».

Булгаков, кажется, выстраивает эпизод по травестийной кальке пилатовской сцены. Тонкая ирония окрашивает ситуацию выбора вина:

«Чашу вина? Белое, красное? Вино какой страны вы предпочитаете в это время дня?» - любезно интересуется Воланд, а в ответ слышит: «Покорнейше... я не пью...».

В мире булгаковских произведений это уже характеристика, которую, кстати, озвучивает Воланд:

«Что-то недоброе таится в мужчинах, избегающих вина, игр, общества прелестных женщин, застольной беседы».

Конечно, вина у каждого своя: Пилату - Пилатово, но, видимо, по Булгакову, преступление буфетчика не менее велико, что в плане осмысления нашей темы весьма значительно.

Следует отметить, что в описании бала у Воланда ни разу не упоминается красное вино, а только коньяк, спирт и шампанское, вследствие чего исчезают и аналогии вина и вины.

Подводя итоги наблюдения , можно сказать, что Булгаков, используя поливалентность образов еды и питья, разработал множество оригинальных изобразительно-выразительных приемов и способов формирования с их помощью новых смыслов. Эстетическая активность предметности такого рода ярко проявилась на разных уровнях художественной структуры и органически вошла в согласие со стилевыми законами булгаковского творчества, с его склонностью к социальной и психологической смещенности изображения, к карнавализации, гротескному отстранению и трагикомическому пафосу.

1. Заключение

Образы еды и питья относятся к числу вечных в мировой культуре. Внимание к данной детали помогает нам понять замысел автора. Отношение к еде и питью, «кулинарные» детали выступают в произведении как способ авторской оценки персонажей и мира в целом. Образ еды – важнейший композиционный приём в романах Гончарова, Булгакова, Гоголя.

Необходимо отметить, что образ еды зачастую идет в параллели с христианскими заповедями, запрещающими чревоугодие, развращение души, удовлетворение только телесных потребностей. Особенно ярко это видно в произведении «Мёртвые души». Гоголь использует вид поглощения пищи героем, саму пищу как показатель душевной пустоты, «омертвелости» героя. Пища используется настолько сытная, обильная, жирная, невероятных размеров, что читатель может даже стать противно. Но мотив разрушенной души, предающейся чревоугодию, т.е. нарушающей одну из главных заповедей, есть и у Булгакова (обильное меню ресторана «У Грибоедова», которое показывает, что писателям МАССОЛИТа важно только телесное насыщение, а духовного в них не так уж и много: именно поэтому они не принимают Мастера), и у Гончарова: сытный, огромный пирог в обломовке, которым насыщались почти что неделю. Из этого следует, что с помощью образа еды можно показать гибель и развращение человеческой души, нарушающей христианскую заповедь, полную её аморальность и безнравственность.

Пища в обломовке отражают не просто состояние души героев, но и его мечты и представления о лучшей жизни, В «Собачьем сердце» автор использует образы еды как одно из средств создания образа героя, его характера, характеристики общества, в котором он живёт.

Образ еды используется не только для передания разрушения души человека. В романе «Мастер и Маргарита» с помощью образа масла, его запаха автор ведёт читателя от одной картины к другой, обращая его взор на нужные моменты, выстраивая в голове определённую цепь событий. Так образ еды выступает связующей нитью между частями повествования.

У Булгакова образы масла, вина проходят красной канвой через произведение. И если масло – один из связующих элемент некоторых частей произведения, то между вином и виной автором проводится аналогия, позволяющая раскрыть лучше черты общества и героев.

Так образ еды разными авторами используется для совершенно различных целей и играет неоднозначную роль в виде композиционного приёма. И по прошествию времени, авторы находят всё больше вариантов применения образов еды в композиции. Таким образом этот композиционный приём будет использоваться ещё долгие века, как один из самых ярких.

1. Список использованной литературы

Гончаров «Обломов»

Гоголь Н.В. «Мёртвые души»: Поэма. – М.: Худож. лит., 1985.

Булгаков «Собачье сердце», «Мастер и Маргарита»

В. В. Химич «Эстетическая активность образов еды и питья в произведениях Михаила Булгакова» эпикуреизма.