Виктор Топоров Что ж вы, земляки?
МОЙ ДВОЮРОДНЫЙ БРАТ Валера, вернувшись из школы, торжествующе объявил матери, что сегодня весь день в их четвертом классе били жидов. Тетя Зина, женщина простая и честная, не стала рассуждать о пролетарском интернационализме. Она объяснила сыну, что его покойный отец был из евреев - и, безусловно, считал себя евреем. С Валерой приключилась жуткая истерика: взахлеб рыдая, он категорически отказывался признать себя евреем (или полуевреем), он не хотел назавтра идти в школу, он не хотел жить...
Постепенно все это как-то рассосалось и утихомирилось, но не до конца: обладая типично славянской внешностью и безупречными анкетными данными (он тоже Топоров, наша семья - напомню - из выкрестов), он избрал нетипичный для представителя “малого народа” путь: армия, работа машинистом на железной дороге, заочный вуз... И, хотя к этому впоследствии подверстались заочная же аспирантура, переход на управленческие - и довольно крупные (дослужился до железнодорожного генерала) - должности, он, к примеру, так и не обзавелся отдельной квартирой: ни служебной (она же выслуженная), ни кооперативной; долгие годы они с матерью, женой и дочерью жили даже без телефона. С кровными родственниками по линии Топоровых-Кричевских он общается редко и только когда этого, по тем или иным причинам, никак нельзя избежать. Контакты наших семей строились на дружбе матерей: Зинаида Федоровна приходила к нам (в последний раз была на похоронах моей матери, но и сама ненамного моложе и очень болеет): грузная старуха (когда-то была белокурой красоткой а-ля Любовь Орлова), по какой-то странной иронии судьбы ставшая на склоне лет похожей на еврейку... А Валерий и на административную-то работу перешел поневоле: задавив на дороге человека, хотя вины машиниста в этом не обнаружили, он не смог впредь водить составы.
Я НА НЕСКОЛЬКО ЛЕТ моложе двоюродного брата - и к тому времени, как он принялся бить жидов, уже четко осознавал, что принадлежу к этому злосчастному племени. Осознавал - и не испытывал в этой связи никаких неудобств. Смутно припоминаю, как уговаривали меня в детстве какие-то дворовые мальчики признаться в том, что я все-таки не еврей, а то, мол, они не могут со мной дружить, но я упорно стоял на своем и предлагал им поступиться принципами. Впрочем, за вычетом проходных дворов и знаменитого Кабинетского садика, где хозяйничала “шпана” и старались не появляться мои соплеменники, мир детства - и дома, и на газонах около дома, и потом в школе - кишмя кишел евреями: в гостях у нас бывали исключительно адвокаты, лечил меня врач по фамилии Мэр, а порой вызывали на консультацию знаменитого профессора Фарфеля, в первом же классе я подружился с Портером и Рабиновичем... Потом появились шахматисты... и не в последнюю очередь поэты... Ну и мамин поклонник-сионист, потчевавший меня соответствующего рода литературой...
Борьба с космополитизмом воспринималась изнутри - со стороны отпрыска безродных космополитов - именно как заговор евреев против всего остального человечества. Было это, разумеется, не так или не совсем так - хотя, пожалуй, и так тоже.
Помню, как удивил меня, трех- или четырехлетнего, урок, преподанный родным отцом. Он повел меня в кондитерскую на Невском, которую именовал кухмистерской, взял пирожных мне и кофе себе - и застыл у стойки, несколько тоскливо отвернувшись в сторону.
Папа, а чего это ты отворачиваешься?
Понимаешь, сынок, я тоже очень люблю пирожные. И у меня слюнки текут.
Так возьми!
Нет, сынок. Если толстый еврей в бобровой шубе будет на публике есть пирожное, то это может возбудить у кого-нибудь антисемитские настроения.
А зачем же ты тогда носишь бобровую шубу?
Положение обязывает.
Косвенный совет про бобровую шубу, которую обязывает носить положение, я постарался пропустить мимо ушей, а вот насчет пирожных принял к сведению раз и навсегда. Это, можно сказать, единственный отцовский урок, который я воспринял безоговорочно.
Я ПРОГУЛИВАЛСЯ в окрестностях “Сайгона” с восемнадцатилетним (но выглядевшим на пятнадцать) Колей Голем. Какой-то дядька лет сорока попросил у меня прикурить. Я и дал ему прикурить - от сигареты.
А спички пожалел, что ли?
Сударь мой, вы дурно воспитаны! Вам следовало поблагодарить меня, а вы...
Молчи, местечковый!
Я взглянул на дядьку попристальней. Явно здоровей: мне с ним не справиться, юный Голь (“блокада Ленинграда” - дразнила его в Крыму одна девочка) - не помощник. Вспомнив борьбу, которой когда-то занимался, я заломил дядьке руку и поволок в милицию. Ближайший пикет (и я был неплохо осведомлен об этом) находился в здании метро Владимирская.
Уже на ступенях метро, завидев ментов, дядька вывернулся из моего захвата и обратился к ним за помощью. В пикет повели нас обоих. Юный, но мужественный (трусил он только в литературных ситуациях) Голь проследовал за нами.
Он напал на меня на улице,- пояснил дядька.
Он оскорбил мое национальное достоинство,- сказал я.
Паспорта, - сказал дежурный сержант.
Паспорта оказались у обоих.
Копелевич Борис Федорович, еврей,- с расстановкой прочитал сержант.- Топоров Виктор Леонидович, русский...- Он сделал паузу.- Ну-ка расскажите еще раз, как было дело.
Он напал на меня на улице!
Он оскорбил мое национальное достоинство!
Сержант оказался остроумцем.
Что ж вы, земляки, ссоритесь,- поинтересовался он и отпустил обоих, сначала Копелевича, потом меня, с пятиминутным интервалом, чтобы мы не подрались на улице.
КАК НИ СТРАННО, эта потешная история приобрела для меня некий смысл и помимо того, который вытекает из нее очевидно. Размышляя над ней, я постепенно проникся логикой дядьки Копелевича: оказывается, один еврей может оскорбить другого по национальному признаку, апеллируя к понятию “местечковости”. В определенной мере это соответствует построениям иных теоретиков еврейского вопроса: из гетто первой вырывается яркая индивидуальность, она не испытывает никаких притеснений, напротив, даже существует в режиме явного предпочтения, но вот вслед за нею выход из гетто осуществляет серая еврейская - “местечковая” - масса, и тут ее начинают давить и гнобить. Естественно, и индивидуал, и масса испытывают взаимную ненависть. Это всего лишь одна из теорий (и не самая распространенная), но она имеется...
Местечковое - то есть не ассимилировавшееся прежде всего в культурном смысле - еврейство (хотя ему-то, конечно, как раз кажется будто оно уже ассимилировалось на все сто процентов) раздражало и раздражает меня в литературе (наряду с прочим и в литературе), по сей день - скажем, журнал “Всемирное слово” я тут же и по справедливости перекрестил в “Местечковое слово”, - а виной или причиной всему тогдашний дядька по фамилии Копелевич.
Меня часто обвиняют в антисемитизме (хотя применительно ко мне речь может идти только о национальной самокритике), даже - как некто Рейтблат - в “неуклюже скрываемом антисемитизме”. Меж тем совершенно ясно, что разговор о еврейском преобладании (или о еврейском засилье) в определенных сферах деятельности и о специфических, не всегда безобидных формах утверждения этого преобладания (разговор, в годы советской власти с ее неявным, но несомненным государственным антисемитизмом абсолютно недопустимый) сегодня, когда евреи перестали скрывать или хотя бы микшировать свое еврейство, не отказавшись, однако же, от методов и стилистики неформального тайного сообщества, - такой разговор сегодня необходим и неизбежен - и вести его надо в форме честного диалога с теми, кого презрительно аттестуют или шельмуют антисемитами.
Табуирование (или истерически-слезливая, с оглядкой на холокост и с апелляцией к родовому трактовка) этой темы представляют собой страусову политику; такой подход в нынешних условиях не сокращает, а множит число юдофобов - уже подлинных, а не мнимых,- причем множит его в геометрической прогрессии. Мы живем не в Германии, где запрет на тему обусловлен исторически (хотя и там он рано или поздно будет нарушен, причем брутальным взрывом долго томящейся под спудом энергии); у нас вина России перед своим еврейством и вина еврейства перед Россией находится в шатком - и все более раскачиваемом - равновесии; у нас не то чтобы вызревал новый государственный антисемитизм (чего нет, того нет!), но создается для него все более и более благодатная почва. И создается она прежде всего самими евреями - преуспевающими, раскрученными, торжествующими, - но отказывающимися от какой бы то ни было рефлексии по поводу национальной (она же в данном случае мафиозная) природы своего успеха; более того, категорически возбраняющими подобную рефлексию всем остальным. Отсюда и национальная нескромность (если уже не национальная наглость), объективно пагубная. Отсюда нарастающее недоумение и отторжение. Вторая еврейская революция (как и первая - в 1917-м) грозит обернуться трагедией - и для всей страны, и для торжествующего сиюминутную победу еврейства.
В 1991 ГОДУ Я ВЕЛ ПО ПИТЕРСКОМУ РАДИО цикл литературно-критических передач “В кривом зеркале” - радиоаналог начавшегося тогда же на страницах “Литератора” и продолжающегося до сих пор (с поздней осени 1992-го - на страницах “Смены”) “Дневника литератора”
В одном из первых радиовыступлений я подверг уничижительной критике очередную повесть Даниила Гранина. Повесть была очередной, но не рядовой: Гранин сочинил памфлет против давным-давно отставленного первого секретаря Ленинградского обкома КПСС Романова.
Я ничего не имел - да и не имею - против Гранина. Напротив, считаю его недурным очеркистом, поневоле - в силу особой иерархичности советской литературы - превратившимся в средней руки прозаика. На голосовании в связи с исключением из Союза писателей Солженицына он - единственный - воздержался; и хотя впоследствии отозвал свое “воздержание”, но и такие колебания дорогого стоят - и Гранину они и впрямь стоили дорого: ему пришлось уйти с сопредседательства питерского Союза писателей (на пару с Михаилом Дудиным, который проголосовал за исключение, однако поста лишился тоже - нечаянная рифма к заключительным главам солженицынского романа “В круге первом”, где, сузив круг подозреваемых до двоих человек, берут обоих). Раннеперестроечный роман “Картина” был не так уж плох, знаменитый в перестройку “Зубр”, при всей нравственной двусмысленности, - тоже; разве что “Блокадная книга” получилась однозначно фальшивой. Но с подвергшейся моему разносу повестью дело обстояло из рук вон. Изначальное отсутствие чести и достоинства - лишь оно дает человеку возможность сочинить памфлет против того, кому ранее, до его свержения, лизал пятки. То есть, точнее, если ты кому-нибудь (кроме сексуальных партнеров) когда-нибудь лизал пятки, то никогда и ни против кого не смей писать литературных памфлетов! Так я сказал это по радио - и слова эти сохраняют свою справедливость по сей день; но тогда, исполненный перестроечного оптимизма (или, если угодно, идеализма), сказал я и другое: Гранин и Романов, советская литература и советская власть скованы оной цепью. И если уж выпроваживать партийную власть, то и подпартийную литературу - следом за нею.
Выступление вызвало бурю. Считалось, что Гранин меня убьет, причем не в переносном смысле, а в буквальном (самого Гранина, его мстительность и в особенности его всемогущество в литературных кругах Питера демонизируют - он у нас эдакий Березовский и Коржаков в одном лице). Мне предложили охрану(!), а когда я отказался, предоставили, как бы это помягче сказать, криминальную крышу. Мне объяснили, что если на меня кто-нибудь когда-нибудь посягнет, то достаточно сказать посягнувшему (или посягнувшим): “Будешь иметь дело с Китайцем” (или Корейцем, уже не помню, но человек такой реально существовал, и я даже встречал кличку в книге “Бандитский Петербург” или “Коррумпированный Петербург” - опять-таки не помню) - и тот (те) сразу отстанет.
Вспомнил же я все это в другой связи, имеющей непосредственное отношение к данной теме. После передачи про Гранина я получил мешок писем (жили тогда относительно благополучно, почтовые расходы были ничтожны, и писать письма во всевозможные редакции еще не считалось дурным тоном или признаком душевного заболевания). Точнее, два полумешка, если бы я их, конечно, рассортировал. Примерно половина слушателей обвиняла меня в том, что я посягнул на великого русского и советского писателя. Другая половина - благодарила за то, что я наконец размазал по стенке грязного жида. Несколько обомлев от второго потока писем, я вернулся к первому и обнаружил, что все, в которых речь шла о великом русском советском писателе, подписаны выразительными еврейскими фамилиями. Айсберги, Вайсберги, Айзенберги, всякие там Рабиновичи - именно и только так. И тут я обомлел вторично.
Разумеется, я знал, что Гранин еврей - в том или ином смысле еврей - и что настоящая фамилия его Герман. Но это знание оставалось глубоко пассивным; в случае с Граниным еврейство, истинное или ложное, не имело ровным счетом никакого значения. Гранин был для меня советским писателем - и только советским, без вторичных национальных признаков, он и писал-то на специфически советском канцелярите с окказиональными заимствованиями из пейзажной лирики того сорта, что попадает в хрестоматию “Родная речь”. Кроме того, он был советским начальником - что еврейства если и не исключало, то сводило к партминимуму. И вдруг выяснилось, что множество людей (писем были десятки, а в сумме набралась сотня с лишним) ненавидят Гранина именно и только как еврея. Но выяснилось и другое: множество евреев любит “великого русского и советского писателя” в аккурат и в точности за то же самое - за его всячески скрываемое и лично для меня не имеющее никакого значения еврейство!
Это был хороший, наглядный урок того, что я называю обратной связью и в чем усматриваю главный движущий механизм юдофобии.
Окончание в следующем номере
Автоцистерны производства «КАПРИ», продажа полуприцепов-низкорамников Уралавтоприцеп предлагает «Коминвест-АКМТ».
Из книги Газета Завтра 807 (19 2009) автора Завтра ГазетаВиктор Топоров УБИЙСТВО «РУССКОЙ ПРЕМИИ» В Москве вручили "Русскую премию" по итогам 2008 года в трех номинациях. Лауреатами стали: в номинации "Поэзия" - Бахыт Кенжеев (Канада), в номинации "Малая проза" - Маргарита Меклина (США), в номинации "Крупная проза" - Борис Хазанов
Из книги Газета День Литературы # 151 (2009 3) автора День Литературы Газета Из книги Диалоги с шахматным Нострадамусом автора Сосонко Геннадий БорисовичЗемляки В один из весенних дней 1970 года я зашел к Корчному, который жил тогда в Ленинграде на Гаванской улице Васильевского острова.«Вот какое удивительное письмо я получил только что», - сказал Виктор, протягивая мне необычных размеров заграничный конверт, едва я только
Из книги Газета День Литературы # 67 (2002 3) автора День Литературы ГазетаВиктор Топоров НЕСУЩЕСТВУЮЩИЙ ВОДОРАЗДЕЛ С готовностью принимаю приглашение принять участие в дискуссии о русскости и русскоязычности в литературе, хотя и не думаю, что моя точка зрения окажется популярной. Впрочем, полной ясности здесь быть и не может. В
Из книги Газета День Литературы # 76 (2002 12) автора День Литературы ГазетаВиктор Топоров, ответственный секретарь оргкомитета АПЕЛЛЯЦИЯ К ГОРОДОВОМУ Итак, мы продолжаем. Премия "Национальный бестселлер" идёт по третьему кругу. Встреченная в первый год скорее скептически, премия уже во втором, прошлогоднем, цикле попала в фокус
Из книги Газета День Литературы # 163 (2010 3) автора День Литературы ГазетаВиктор Топоров О ЛИТЕРАТУРНЫХ ПРЕМИЯХ *** Литературная премия Солженицына присуждена археологу Валентину Янину. Академику Валентину Лаврентьевичу Янину, археологу, заново открывшему историю и культуру древнего Новгорода, присуждена премия Александра
Из книги Газета Завтра 869 (28 2010) автора Завтра ГазетаВиктор Топоров АННАЛЫ «НАЦБЕСТА» 2001 Шестеро было борцов в нашем первом сумо-состязанье - И победил пятерых наилегчайший летун. "Кто ты, откуда ты вдруг?" - "Звать меня Леонид Юзефович. Сам я не то чтоб монгол, но не совсем и русак".
Из книги Газета Завтра 298 (33 1999) автора Завтра ГазетаВиктор Топоров ЧТО Ж ВЫ, ЗЕМЛЯКИ? (Окончание. Начало в № 32) ЕСТЬ ВОПРОСЫ, для взвешенного ответа на которые следовало бы уродиться марсианином. Слишком сильно небеспристрастье отвечающего, пусть порой и невольное, слишком самоочевидна заинтересованность даже не в
Из книги Газета День Литературы # 167 (2010 7) автора День Литературы ГазетаВиктор ТОПОРОВ АННАЛЫ “НАЦБЕСТА” 2001 Шестеро было борцов в нашем первом сумо-состязанье – И победил пятерых наилегчайший летун. "Кто ты, откуда ты вдруг?" – "Звать меня Леонид Юзефович. Сам я не то чтоб монгол, но не совсем и русак". 2002
Из книги Журнал Q 06 2010 автора Журнал «Q»Виктор Топоров Азбука вкуса Путь снизу Нынешние настроения в литературе и вокруг неё (включая издательское и толстожурнальное дело) целиком и полностью совпадают с общественно-политическими. В разговоре о них я бы вывел сводную формулу: алармистский оптимизм. То есть
Из книги Литературная Газета 6320 (№ 16 2011) автора Литературная ГазетаЗемляки Полемика Земляки КНИЖНЫЙ РЯД Наумов А.В. Графы Медемы. Хвалынская ветвь. – М.: Социально-политическая мысль, 2011. – 280 с.: ил. – 1000 экз. Судьба каждого человека – Илиада – так когда-то говорил Максим Горький, затевая серию биографий не самых прославленных или
Из книги Собрание автора Шварц Елена АндреевнаВиктор Топоров Лестница Иакова Памяти Елены Шварц Поперек небаВ Санкт-Петербурге скончалась выдающаяся русская поэтесса Елена Андреевна Шварц. Невосполнимая утрата для города, который она воспевала. Незаменимая потеря для поэзии, которой она беззаветно служила. И для
Из книги Мужские разговоры за жизнь автора Пучков Дмитрий ЮрьевичВИКТОР ТОПОРОВ НА ЛИНИИ 25.03.2008Пару лет назад общался с литературным критиком Виктором Топоровым. В круг общения тупого советского быдла не входят литературные критики, поэтому слушал с большим интересом. Потом без промедления закупил две книжки, которые порадовали
Из книги Газета Завтра 457 (35 2002) автора Завтра Газета Из книги Газета Завтра 458 (36 2002) автора Завтра ГазетаЗЕМЛЯКИ Анна Серафимова 26 августа 2002 0 35(458) Date: 27-08-2002 Author: Анна Серафимова ЗЕМЛЯКИ В этом провинциальном городке я бываю нечасто, а раньше проводила здесь каникулы, подолгу жила у тети, давно ушедшей из жизни. Приезжая, хожу по дорогим мне местам. Вот здесь, в старом
Из книги В НЕБЕ КАСПИЯ записки летчика автора Осипов Павел СтепановичЗЕМЛЯКИ Резкий, слегка дребезжащий голос репродуктора облетел ожидавших пассажиров. Они вмиг встрепенулись, засуетились, услышав о начале посадки, и дружно направились к самолёту.Среди них шла Агриппина Васильевна, сгорбленная старушка, с лицом морщинистым, загорелым, с
9 августа 2016 года могло бы исполниться 70 лет В. Л. Топорову - поэту, переводчику, издателю, страстному и пристрастному участнику российского литературного процесса
Текст: Михаил Визель/ГодЛитературы.РФ
Фото из ЖЖ philologist
В. Л. Топоров (1946 - 2013) всю жизнь переводил прозу и стихи с английского и немецкого языков. Неудивительно, что оригинальные стихи он тоже писал. Удивительно другое: то, что
он категорически отказывался печатать их при жизни, хотя охотно читал в дружеском кругу - и завещал сделать это после смерти.
Поэтому вступление к первой книге стихов и переводов Виктора Топорова «Да здравствует мир без меня!» (заглавие позаимствовано из последней записи, оставленной Топоровым в фейсбуке), написанное его дочерью , начинается со слов: «Чем позже появилась бы эта книга, тем было бы лучше».
Но она появилась когда появилась. Внезапная смерть Виктора Леонидовича 21 августа 2013 года оказалась потрясением не только для его многочисленных друзей и учеников (так обозначим для простоты его друзей, годящихся по возрасту в сыновья и дочери), но и для столь же многочисленных недоброжелателей (чтобы не сказать «врагов»), которые не могли простить ему категорического, порою даже нарочитого нежелания соблюдать общепринятые правила литературного приличия, звериного чутья на фальшь и конъюнктуру, задрапированные в одеяния прогрессивности и актуальности.
Литературное сообщество лишилось зеркала, которое могло не просто намекнуть, но сказать прямым текстом, что у кого-то «рожа крива», по известной поговорке.
Останутся придуманные им в бытность главным редактором издательства «Лимбус-Пресс» премия «Национальный бестселлер» и . Останутся «тысячи строк Блейка и Бредеро, немецких и австрийских экспрессионистов, — словом, ровно столько, чтобы быть принятым в Союз советских писателей раз десять, — приблизительно столько раз на приеме он был с треском провален завистливыми коллегами» , по замечанию ведущего сайта «Век перевода» Евгения Витковского . А теперь еще в оборот войдут и оригинальные стихи поэта Виктора Топорова.
Тексты и обложка предоставлены издательством «Лимбус-Пресс»
Не спит Орда, пока не лягут ханы.
Ведь вся Орда – передовой отряд.
Мы завтра будем, парни, бездыханны.
А нынче спать, покуда ханы спят.
Они вчера с князьями засиделись.
В шести шатрах рекой лился кумыс.
Бараньи туши, жир стрелял, вертелись.
И лишь в седьмом грустили, запершись.
Настала ночь – татарская, родная.
Луна вошла, как шашка, ей в ладонь.
Зачем ты ржешь, мой конь, пути не зная?
Еще не кровь, не время, не огонь.
Ты, девка, будь со мной в дорогу нежной.
На этом и стоим, неутомим.
Там, на Руси, опять небезмятежно.
Ах, мать твою, как мы их усмирим!
Помчимся в чистом поле с честным гиком.
А нам навстречу только тщетный крик.
В Европе знают о монголе диком.
Лишь на Руси известно, как он дик.
Оно конечно, каменные грады.
Дружинники, запасные полки.
Порежем, срубим, сгубим без пощады.
Спалим страну от Вислы до Оки.
Сережек не проси с такого дела.
Не жди ни сукон, сучка, ни коров.
Вернусь, и ладно. Вон уж, заалело
И подханята вздрынули с ковров.
1981
Георг Гейм
(1887–1914)
ПРОКЛЯТЬЕ БОЛЬШИМ ГОРОДАМ
1
Увенчанные мертвой головою
И черным стягом белые врата
Бесшумно растворяются. Зарею,
Зари убогим светом залита,
Видна за ними жуткая картина:
Дождь, нечистоты, духота и слизь,
Порывы ветра и пары бензина
В чаду бесшумной молнии слились.
И, дряблые, чудовищных объемов,
Нагие груди города лежат
В мучнистых пятнах – аж до окоема –
И дышат ржавью неба, и дрожат.
И – брошенные на ночь балаганы –
В лучах луны лишь явственней черны,
Железные застыли истуканы,
В бессмысленный побег устремлены.
(По улице в проплешинах рассвета
Враскачку баба, тронутая тлом,
Бредет под улюлюканье кларнета –
На нем играет бесноватый гном.
За ней, как цепь, волочится орава
Охваченных молчанием мужчин,
А гном играет пьяно и кроваво –
Хромой седобородый бабуин.
Вниз по реке, в чертогах и в тенетах,
В вертепах тьмы и в сумраке пещер,
На свалке улиц, в ямах и болотах,
Где ночь как день, а день, как полночь, сер, –
Блестит, как золотой поток, разврат.
Дитя, сося, вонзает зубки в грудь.
Старик, визжа, залез в девичий зад,
Сжигаемый желанием вспорхнуть –
Как бабочка над кустиком. Над розой.
Бьет кровь из лона. Близится содом.
Убито девство непотребной позой,
Старушечьим кровавым языком.
В бреду любви, в пыталище застенка,
Подобно тем, кого созвал Гермес,
Они трясутся, с губ слетает пенка –
И пенье дорастает до небес, –
И краскою стыда их заливает.
А те взмывают ввысь, за трупом труп.
Под звуки флейты. Боль их убивает
Стервятников одним движеньем губ.)
ВИКТОР ТОПОРОВ
1946, Ленинград - 2013, Санкт-Петербург
По образованию — германист. Если бы у переводчиков было традиционное деление на поколения, Топоров, наверное, был бы «семидесятник» — только слово это звучит дико и ничего не значит, в семидесятые годы в перевод серьезной поэзии допустили немногих и преимущественно через последние тома-антологии БВЛ. Тысячи строк Блейка и Бредеро, немецких и австрийских экспрессионистов, — словом, ровно столько, чтобы быть принятым в Союз советских писателей раз десять, – приблизительно столько раз на приеме он был с треском провален завистливыми коллегами. Дело было в том, что плодовитого Топорова очень охотно печатали в Москве, а этого город Ленинград не прощал. Ну, а в постсоветскую эпоху Топоров издал авторские книги переводов из Готфрида Бенна, У. Х. Одена, Сильвии Платт, — и многое другое, их не прощают теперь уже представители молодежи; оная сердита, кроме английского, других языков старается не знать, словом, все всегда так было, так и останется. На рубеже тысячелетий Топоров стал главным редактором издательства «Лимбус» и от поэтического перевода несколько отдалился.
Источник: www.vekperevoda.com
Просмотры: 0
Рафтери:
Ты с правого пути меня сбивало,
И прибивало в пленники молвы,
И в животе ворочалось, бывало,
И выбивало ум из головы –
Я всё терпел. Я дул тебя из дула,
Нахваливал, как девку на гумне,
А ты возьми – и свечку мне качнуло, –
И рыжая брада моя в огне.
Ах сволочь! Да не так стенала Троя,
Когда ее Ахеец запалил,
Как Рафтери с сожженною брадою
В обиде и от боли завопил.
Позор тебе! Да нечто б сам Меркурий –
Друг хитрости и ворог простоты –
Довел кого до непотребной дури
Самоподжога! Виски, только ты!
С какою красотой входил я к людям!
Брада во двор – хозяин на крыльцо.
А ты решило: парня испаскудим –
И вот как жопа голое лицо.
Да что брада! А брови где? Где веки?
Но все святые смолоду грешат.
Теперь с тобой прощаюсь – и навеки,
И в кабаки меня не залучат.
Вот хрен тебе! Не лезь губами в губы.
Твою я понял истинную суть.
Тебе, знай, дуть в диаволовы трубы,
А нам спьяна – ни охнуть, ни вздохнуть.
Кому ты нужно? Кормишь или поишь?
Даешь ночлег? Одежду, может, шьешь?
Пасешь коров?.. Ты ничего не стоишь,
Хоть за себя втридорога дерешь.
Да что же ты такое, если с детства
Как будто я с тобою обручен?
Я пропил к восемнадцати наследство,
А к двадцати – от сана отлучен.
И вот в чем подлость: ровно с потаскухой,
С тобой живешь, пока звенит в мошне,
А отзвенело – даже и не нюхай,
И вмиг кабатчик на дверь кажет мне.
Виски:
Поэт как баба – всё ему не так,
А раз не так – орет, скулит и ноет.
Кабатчик плох – так не ходи в кабак,
Тебя за так в коровнике напоят.
Пей молоко, раз я не по зубам!
Не по зубам, то бишь не по карману.
Другому угощенье аз воздам,
А бедняка упрашивать не стану.
Ты, старичина, младости не мил
И славу мне навряд ли приумножишь:
Дрожишь, трясешься, стонешь, весь прогнил –
И даже с девкой ни шиша не можешь.
У нас с тобой, дурак, неравный брак.
Отдай меня студентам и ученым,
Твоим стихописаньем кое-как
В мое вероученье обращенным.
А сам заткнись, бездарный клеветник!
Копя на гроб, грубить не забываешь.
Сам первым ты в любом застолье сник –
И уши вянут слушать, что болтаешь!
Ты мне пеняешь, как дурной слуга
За недоплату и переработку.
Клянешь как распоследнего врага.
Воды попей, коль денег нет на водку!
Рафтери:
Какие сатанинские слова!
Какие вельзевуловы изветы!
Воистину, ты против естества
И все твои злокозненны советы.
Пора, святому Патрику под стать,
Изведшему бесовьи мириады,
Воистину пора тебя изгнать
Из нашего ирландского уклада.
Ты – мор, холера, оспа и чума.
Ты яд. Ты квинтэссенция отравы.
Ты печень ешь, ты сводишь нас с ума,
Сурьмишь носы и валишь с ног в канавы.
Ты морок, ты орясина, ты гнусь.
Что ты, что церковь – как сестра с сестрою.
Вот погоди, с постели подымусь –
Все кабаки в Ирландии прикрою.
Виски:
Да если бы похмельной руготней,
То грозной, то серьезной, то унылой,
Возможно было справиться со мной,
Тогда толпа бутылку бы забыла.
Рафтери:
А помнит кто? Пропойцы, пьяный сброд,
Бродяги, попрошайки, потаскухи.
Глупей теленка, кто тебя сосет.
Подлей змеи ворочаешься в брюхе.
Виски:
Мужи любви, веселья и войны,
И юноши, восторженны и пылки,
И девы, беложавы и стройны,
Не брезгуют лобзанием бутылки.
Меня вкушают даже при дворе
Меж полькой, котильоном и гавотом –
И не блюют при этом на заре,
И не палят браду за табльдотом.
Рафтери:
Тебя вкушают воры, шулера –
И те, кого подпаивать решили,
Мастеровые пьют и кучера,
Лентяи, лопухи и простофили.
Пусть выпивают стряпчий и судья,
Чтоб тем верней клиентов облапошить,
Пусть пьют клиенты с горя... Ты, свинья,
Решила всех на свете укокошить!
Виски:
Поэтов, музыкантов...
Рафтери:
Да, вот-вот.
Помещиков – назавтра беспоместных.
Военных – их пошлют на эшафот –
И волокит, в постели бесполезных.
Вот эти пусть и пьют – себе во вред.
Со скуки пусть сопьется сам кабатчик.
А от меня не будет – вот уж нет –
Ни в чем тебе поблажек и потачек.
Виски:
Когда б не виски, гений захолустья,
Кто б знал тебя? А где, певец вина,
Признательность твоя? Да побожусь я,
Что шлюхой ты зачат – и то спьяна!
Со мной расстаться? Ишь к чему стремишься!
На старость лет стал кроток и хорош.
Да стоит свистнуть мне – и ты примчишься!
А ежели не сможешь – приползешь!
Рафтери:
Что ж, свистни!
Виски:
Ну и свистну, но не раньше,
Чем захочу.
Рафтери:
Нет, свистни мне сейчас!
Виски:
А ты получше, трезвенник, поклянчи!
Вот ежели б ты денежек припас,
Вот будь ты фермер – да с немалым стадом
Иль будь купец с набитым кошельком,
Тогда бы мы с тобой сидели рядом
И говорили общим языком.
Рафтери:
Тогда прощай навеки!
Виски:
Ой, как скучно!
Рафтери:
Я фермером не буду.
Виски:
Ну и что?
Поэзия и пьянство неразлучны.
Так что же нам помехою?
Рафтери:
Ничто!
Я не пашу, не бороню, не сею,
Зато я радость фермеру даю.
А ты?
Виски:
Я точно так же разумею.
Рафтери:
Послушай, я за это и испью!
ОЕНЕГЛЙИ ЬЛУРТЕУУЙПОЙУФПЧ ии ЧЕЛБ, ОЙДЕТМБОДУЛЙИ ЛМБУУЙЛПЧ "ЪПМПФПЗП" XVII ЧЕЛБ (РТЕЦДЕ ЧУЕЗП з.б.вТЕДЕТП). нОПЗП РЕТЕЧПДЙМ Й РТПЪХ - "уФТБЦ" нБЛМЙОБ, "уЕДШНПК мЙНХЪЙО" уФЬОЧХДБ Й Ф.Д.
тХУУЛЙК цХТОБМ : чБЫЙ ТПДЙФЕМЙ ЙНЕМЙ ПФОПЫЕОЙЕ Л МЙФЕТБФХТЕ?
чЙЛФПТ фПРПТПЧ : оЕФ. чУЕ НПЙ РТЕДЛЙ ВЩМЙ АТЙУФБНЙ, БДЧПЛБФБНЙ - ПФЕГ, НБФШ, ДЕД, РТБДЕД. дЕД ПДОП ЧТЕНС ВЩМ УХДШЕК... ч УЕНШЕ УЮЙФБМЙ, ЮФП Х НЕОС РТПЛХТПТУЛЙЕ УРПУПВОПУФЙ.
тц : оП ЧЩ ИПФЕМЙ ВЩФШ РЕТЕЧПДЮЙЛПН?
чф : дБ, С ПЮЕОШ ТБОП ЬФП ПУПЪОБМ. с РЙУБМ УФЙИЙ, ОП РПОЙНБМ, ЮФП ЙИ ОЙЛФП ОЕ ВХДЕФ РЕЮБФБФШ; ЪБОЙНБМУС ЖЙМПМПЗЙЕК, ОП, У ПДОПК УФПТПОЩ, БЛБДЕНЙЮЕУЛБС ОБХЛБ НОЕ РТЕФЙФ, Б У ДТХЗПК, РТЙ НПЕН ИБТБЛФЕТЕ, НОЕ Ч ОЕК ОЙЮЕЗП ОЕ УЧЕФЙФ. оБ УФЩЛЕ ДЧХИ ЬФЙИ ДПЧПМШОП ХУРЕЫОЩИ ЪБОСФЙК ЕУФЕУФЧЕООЩН ПЛБЪБМУС РПЬФЙЮЕУЛЙК РЕТЕЧПД. рПУПЧЕФПЧБМ НОЕ ЬФЙН ЪБОЙНБФШУС, ОБТСДХ У РТПЮЙНЙ, вТПДУЛЙК .тц : л ЬФПНХ ЧТЕНЕОЙ ЧЩ ЮФП-ФП ХЦЕ РЕТЕЧЕМЙ?
чф : оЕФ, вТПДУЛЙК РТПЮЙФБМ НПЙ УФЙИЙ.
ъБОСФЙС РЕТЕЧПДПН УФБМЙ НПЙН УПЪОБФЕМШОЩН ТЕЫЕОЙЕН, С ОЕ ЮХЧУФЧПЧБМ УЕВС ХЭЕНМЕООЩН.
тц : зДЕ ЧЩ ХЮЙМЙУШ?
чф : с ЪБЛПОЮЙМ ЖЙМПМПЗЙЮЕУЛЙК ЖБЛХМШФЕФ мЕОЙОЗТБДУЛПЗП ХОЙЧЕТУЙФЕФБ.
тц : у ЛБЛПЗП ЧТЕНЕОЙ, РПУМЕ ЛБЛПК ТБВПФЩ, ЧЩ ПЭХФЙМЙ УЕВС РЕТЕЧПДЮЙЛПН-РТПЖЕУУЙПОБМПН?
чф : ч 18 МЕФ С УТБЧОЙМ УЧПЙ РЕТЧЩЕ РЕТЕЧПДЩ У ХЦЕ УХЭЕУФЧХАЭЙНЙ Й ПЫЙВПЮОП ТЕЫЙМ, ЮФП НПЙ ОБНОПЗП МХЮЫЕ.
тц : юФП ЬФП ВЩМЙ ЪБ РЕТЕЧПДЩ?
чф : рЕТЕЧПДЩ тЙМШЛЕ, зТЙЖЙХУБ. фПЗДБ С ОЕ УПРПУФБЧМСМ УЧПЙ РЕТЕЧПДЩ У ЛПОЛТЕФОЩНЙ, НПЦЕФ, ЪБ ЙУЛМАЮЕОЙЕН ТБВПФ ф.с.уЙМШНБО, РТПУФП УТБЧОЙЧБМ У ТБВПФБНЙ ДТХЗЙИ РЕТЕЧПДЮЙЛПЧ.
оП ХЦЕ Л 25-27 ЗПДБН С РЕТЕЧПДЙМ ОБ ХТПЧОЕ ЧЩУЫЕК МЙЗЙ, Л ЬФПНХ ЧТЕНЕОЙ С УФБМ РТПЖЕУУЙПОБМШОЩН РЕТЕЧПДЮЙЛПН.
тц : лФП, РП-ЧБЫЕНХ, УЕКЮБУ ЧИПДЙФ Ч ЧЩУЫХА РЕТЕЧПДЮЕУЛХА МЙЗХ?
чф : оЙЛФП. уЕКЮБУ Ч РЕТЕЧПДЕ ОЕФ ЙЕТБТИЙЮЕУЛЙИ УФТХЛФХТ, ЛБЛЙНЙ ТБОШЫЕ ВЩМЙ ГЕОФТБМШОЩЕ ЙЪДБФЕМШУФЧБ, УЕЛГЙЙ РЕТЕЧПДБ РТЙ уПАЪЕ РЙУБФЕМЕК, ТЕДЛПММЕЗЙС "нБУФЕТУФЧБ РЕТЕЧПДБ", ЛПФПТЩЕ ЧЕМЙ РПЮФЙ ЕДЙОХА РПМЙФЙЛХ. фПЗДБ ЛБЦДЩК ЙЪ ОБУ ВЩМ Ч ТБЪОПН РПМПЦЕОЙЙ РП ПФОПЫЕОЙА Л ЬФПК УЙУФЕНЕ - МЙДЕТПН, ЛБЛ ч.ч.мЕЧЙЛ ЙМЙ м.ч.зЙОЪВХТЗ, ЙМЙ ЧОХФТЙРЕТЕЧПДЮЕУЛЙН ДЙУУЙДЕОФПН, ЛБЛ е.ч.чЙФЛПЧУЛЙК , С, Ч ЛБЛПК-ФП НЕТЕ б.й.ьРРЕМШ, - ОП ВЩМБ ЕДЙОБС ЫЛБМБ.
фБЛЦЕ РПНЙНП ЙЕТБТИЙЙ ЧБЦЕО НПНЕОФ ПВЭЕУФЧЕООПЗП ЙОФЕТЕУБ, ЛПФПТЩК РПЪЧПМСЕФ ЗПЧПТЙФШ П ФПН, ЛФП МХЮЫЕ, ЛФП ИХЦЕ. уЕКЮБУ ЬФП ВЕУУНЩУМЕООП.
тц : рЕТЕЧПДС ФХ ЙМЙ ЙОХА ЛОЙЗХ, ЧЩ ОЕ ЪБДХНЩЧБЕФЕУШ ОБД ФЕН, ВХДЕФ МЙ ПОБ РТПЮЙФБОБ?
чф : лПЗДБ С РЕТЕЧПЦХ УФЙИЙ ЙМЙ УЕТШЕЪОХА РТПЪХ, С ДХНБА ФПМШЛП П ФПН, ЮФПВЩ ПЛБЪБФШУС ОБ ЧЩУПФЕ ФЧПТЮЕУЛПК ЪБДБЮЙ, ЛПФПТХА УЕВЕ УФБЧМА. дТХЗЙИ ПГЕОПЛ Х НЕОС ОЕФ. еУМЙ ЦЕ ЬФП ТЕНЕУМЕООЩК ЪБЛБЪ, ФП УФБТБАУШ, ЮФПВЩ РЕТЕЧПД ВЩМ ОПТНБМШОЩК, ОЕ ВПМЕЕ ФПЗП. уРТПУ НЕОС ОЕ ЧПМОХЕФ, ЬФП УЛПТЕЕ ЧПРТПУ ЛП НОЕ ЛБЛ Л ЙЪДБФЕМА: ДХНБА МЙ С ПВ ЬФПН, ЪБЛБЪЩЧБС РЕТЕЧПД ФПНХ ЙМЙ ЙОПНХ ЮЕМПЧЕЛХ. рТЙЛЙОХФШ УЧПК ТЙУЛ - ЪБДБЮБ ЙЪДБФЕМС.
тц : чБУ ОЕ ФТЕЧПЦЙФ ФП, ЮФП УЕКЮБУ ОЕРПОСФОП, ЛФП ЮЙФБЕФ ЛОЙЗЙ Й ЮЙФБАФ МЙ ЧППВЭЕ, ОЕ ЗПЧПТС ХЦЕ П РЕТЕЧПДЕ? тБОШЫЕ ВЩМП ДХТОЩН ФПОПН ОЕ РТПЮЙФБФШ РЕТЕЧПД ОПЧЩК ЛОЙЗЙ, Б УЕКЮБУ ОЕФ ПВЭЕУФЧЕООПЗП ПФЛМЙЛБ ОБ УБНЩЕ ЪБНЕЮБФЕМШОЩЕ РЕТЕЧПДЩ.
чф : ыЙТПЛПЗП ПФЛМЙЛБ ОБ РЕТЕЧПДЩ ОЕ ВЩМП ОЙЛПЗДБ. нОПЗЙН РПОТБЧЙМУС ПДЙО РЕТЕЧПД зПМЩЫЕЧБ Й ЕЗП РТЕЧТБФЙМЙ Ч ЛМБУУЙЛБ. уЕКЮБУ, Ч ТБНЛБИ нПУЛПЧУЛПК ЛОЙЦОПК СТНБТЛЙ, УПУФПСМУС ЛТХЗМЩК УФПМ, РПУЧСЭЕООЩК РТПВМЕНБН УПЧТЕНЕООПЗП РЕТЕЧПДБ. фБН РТЙУХФУФЧПЧБМ ПЮЕОШ ФБМБОФМЙЧЩК РЕТЕЧПДЮЙЛ УФБТПК ЪБЛЧБУЛЙ ч.р.зПМЩЫЕЧ Й ЕЗП НБМПЙЪЧЕУФОЩК, ОП УЕКЮБУ БЛФЙЧОП ТБВПФБАЭЙК ЛПММЕЗБ ч.п.вБВЛПЧ. оБ УЕЗПДОС вБВЛПЧ РЕТЕЧПДЙФ МХЮЫЕ зПМЩЫЕЧБ. нПЦЕФ, УМБЧБ вПЗХ, ЮФП ОЙЛФП ЬФПЗП ОЕ ЪОБЕФ.
тц : лБЛБС(-ЙЕ) ЙЪ УЧПЙИ РЕТЕЧПДЮЕУЛЙИ ТБВПФ ЧБН ОТБЧЙФУС ВПМШЫЕ ЧУЕЗП?
чф : ьФП ОЕРТПУФПК ЧПРТПУ. еУФШ РЕТЕЧПДЩ, Ч ЛПФПТЩИ НПЕ РЕТЕЧПДЮЕУЛПЕ НБУФЕТУФЧП, ЛБЛ С ЕЗП РПОЙНБА, ЪБЖЙУЙЛУЙТПЧБОП Ч ОБЙЧЩУЫЕК УФЕРЕОЙ, ФБЛЙИ ТБВПФ ДПЧПМШОП НОПЗП... ьФП "мБТБ", ТБООЙК РЕТЕЧПД ЙЪ вБКТПОБ, "вБММБДБ тЕДЙОЗУЛПК ФАТШНЩ" хБКМШДБ , УФЙИЙ зЕФЕ.
б ЕУФШ УФЙИЙ, РТПРХЭЕООЩЕ УЛЧПЪШ УПВУФЧЕООПЕ УПЪОБОЙЕ, ЛПФПТЩЕ С РЕТЕЧЕМ ЧНЕУФП ФПЗП, ЮФПВЩ ОБРЙУБФШ УПВУФЧЕООЩЕ. пОЙ НОЕ ПЮЕОШ ДПТПЗЙ. ьФП РЕТЕЧПДЩ ЙЪ зПФЖТЙДБ вЕООБ , рБХМС гЕМБОБ , хЙУФЕОБ иША пДЕОБ , ЗПММБОДГБ мАУЕВЕТФБ, ЛПФПТПЗП С ОБ ФТЙ ЮЕФЧЕТФЙ ЧЩДХНБМ. ч ПФОПЫЕОЙЙ ЬФЙИ ТБВПФ РТПЖЕУУЙПОБМШОБС ПГЕОЛБ ЛПМЕВМЕФУС ПФ "ВМЕУФСЭЕЗП ХУРЕИБ" ДП "РПМОПЗП РТПЧБМБ".
тц : дМС ЧБУ ЧБЦОП ФП, ЮФП ЗПЧПТСФ П ЧБЫЙИ РЕТЕЧПДБИ?
чф : с УМХЫБА ЬФЙ ПГЕОЛЙ, ОП ПОЙ ДМС НЕОС ОЕ ЧБЦОЩ. дБЦЕ ЛПЗДБ ЬФЙ УХЦДЕОЙС ЙНЕМЙ РТБЛФЙЮЕУЛПЕ ЪОБЮЕОЙЕ, ПОЙ ЧУЕЗДБ УЧПДЙМЙУШ Л ОБВПТХ БРТЙПТОЩИ ХУФБОПЧПЛ ЧЩУЛБЪЩЧБАЭЕЗПУС ЙМЙ Л ОБВПТХ ЕЗП УПВУФЧЕООЩИ РТЕДХВЕЦДЕОЙК.
пФЛТЩЧБС ТЕГЕОЪЙА Й ЪОБС ЖБНЙМЙА БЧФПТБ Й НЕУФП РХВМЙЛБГЙЙ, С У ВПМШЫПК ДПМЕК ЧЕТПСФОПУФЙ НПЗХ РТЕДУЛБЪБФШ ЕЕ УПДЕТЦБОЙЕ. с ЪОБА, ЛФП Й ЪБ ЮФП ВХДЕФ НЕОС ИЧБМЙФШ, Б ЛФП Й ЪБ ЮФП ТХЗБФШ.
тц : рТПЖЕУУЙПОБМШОЩЕ ПГЕОЛЙ ОЕЙОФЕТЕУОЩ ЧБН УЧПЕК РТЕДУЛБЪХЕНПУФША?
чф : чП-РЕТЧЩИ, РТЕДУЛБЪХЕНПУФША, Б ЧП-ЧФПТЩИ, С У ЗПДБНЙ ЧЩТБВПФБМ БВУПМАФОХА ЬНПГЙПОБМШОХА ОЕЪБЧЙУЙНПУФШ ПФ ЬФЙИ УХЦДЕОЙК. фП, ЮФП НПЙ ТБВПФЩ ИЧБМСФ Й ТХЗБАФ, - ЬФП ОПТНБМШОП, ОП ЛБЦДЩК ПФДЕМШОЩК ПФЪЩЧ ОЕ ЧЩЪЩЧБЕФ Х НЕОС ЬНПГЙПОБМШОПК ПГЕОЛЙ.
йОПЗДБ ВЩЧБАФ ПУПВЕООП ЗБДЛЙЕ ЧЕЭЙ, УЧСЪБООЩЕ ОЕ У ПГЕОЛПК, Б У РЕТЕДЕТЗЙЧБОЙСНЙ. ч ФБЛПН УМХЮБЕ - С РП-УЧПЕНХ ОБЛБЪЩЧБА ЬФЙИ МАДЕК.
тц : лБЛЙНЙ УЧПЙНЙ РЕТЕЧПДБНЙ ЧЩ ОЕДПЧПМШОЩ?
чф : рП УБНПНХ ЧЩУПЛПНХ УЮЕФХ С ОЕДПЧПМЕО УЧПЙНЙ РЕТЕЧПДБНЙ ЙЪ тЙМШЛЕ. нПС ЦЙЪОЕООБС ЖЙМПУПЖЙС - НБЛУЙНБМЙЪН, ОП ОЕ РЕТЖЕЛГЙПОЙЪН. дМС ФПЗП ЮФПВЩ Ч РЕТЕЧПДБИ ВЩМБ ФБ ЦЕ ОБФХТБМШОБС УФТХЛФХТБ, ЮФП Й Х ПТЙЗЙОБМШОЩИ УФЙИПЧ, С ЮБУФП ОЕ ДПДЕМЩЧБА РЕТЕЧПДЩ, УПЪОБФЕМШОП ПУФБЧМСА ПРЙУЛЙ - ЙОБЮЕ ЧПЪОЙЛБЕФ ПЭХЭЕОЙЕ ЮТЕЪНЕТОПК ЪБМЙЪБООПУФЙ. б тЙМШЛЕ Ч ПФМЙЮЙЕ ПФ НЕОС ВЩМ РЕТЖЕЛГЙПОЙУФПН, УЕКЮБУ УХЮЛЙ Й ЪБДПТЙОЛЙ Ч НПЙИ РЕТЕЧПДБИ тЙМШЛЕ НОЕ ХЦЕ ОЕ ОТБЧСФУС.
рП ВПМШЫПНХ УЮЕФХ ОЕ ЧУЕ РПМХЮЙМПУШ Ч РЕТЕЧПДБИ ЧЕМЙЛПЗП БОЗМЙКУЛПЗП РПЬФБ хЙМШСНБ вМЕКЛБ . с МЕЗЛП Й ВМЕУФСЭЕ ЧЪСМУС ЪБ РЕТЕЧПД ЕЗП РПЬЪЙЙ, НОПЗП РЕТЕЧЕМ, УТЕДЙ ЬФЙИ ТБВПФ ЕУФШ ХДБЮЙ Й ОЕХДБЮЙ, ОП УРХУФС ОЕУЛПМШЛП ДЕУСФЙМЕФЙК Л ЬФПК ТБВПФЕ С УФБМ ТБЧОПДХЫЕО.
фБЛЦЕ С ОЕДПЧПМЕО ВПМШЫЙН ПВЯЕНПН УЧПЙИ ТЕНЕУМЕООЩИ РЕТЕЧПДПЧ, ИПФС ФБН РПРБДБМЙУШ ЦЕНЮХЦЙОЩ.
тц : вЩЧБМП МЙ ФБЛПЕ, ЮФП ЧЩ ВТБМЙУШ ЪБ РЕТЕЧПД, ОП РП ЛБЛЙН-ФП РТЙЮЙОБН ЕЗП ВТПУБМЙ? йМЙ ЮФП-ФП ОЕ РПМХЮБМПУШ, ЙМЙ РПСЧМСМБУШ ВПМЕЕ ЙОФЕТЕУОБС ТБВПФБ...
чф : фБЛПЧПЗП ОЕ ВЩМП. с ПЮЕОШ ПФЧЕФУФЧЕООЩК ЮЕМПЧЕЛ.
тц : нПЦЕФ, ЧЩ УБНЙ ЪБИПФЕМЙ ЮФП-ФП РЕТЕЧЕУФЙ, ОП РПФПН Ч ЬФПН РТПЙЪЧЕДЕОЙЙ ТБЪПЮБТПЧБМЙУШ...
чф : оЕФ, С ОЕ ТБЪПЮБТПЧЩЧБМУС. вЩЧБМП, С ОЕ НПЗ ОБКФЙ Л РПЬФХ ЛМАЮ, ИПФС ФБЛЙИ УМХЮБЕЧ НБМП. фБЛПЕ РТПЙЪПЫМП, ОБРТЙНЕТ, Ч УМХЮБЕ У РЕТЕЧПДПН УФЙИПЧ ьЪТЩ рБХОДБ . с РЕТЕЧЕМ Й ДБЦЕ ОБРЕЮБФБМ ОЕУЛПМШЛП ЕЗП УФЙИПФЧПТЕОЙК, ОП Х НЕОС ПЭХЭЕОЙЕ, ЮФП ЬФБ ТБВПФБ ОЕ РПМХЮЙМБУШ.
тц : чПЪЧТБЭБЕФЕУШ МЙ ЧЩ Л УЧПЙН УФБТЩН РЕТЕЧПДБН, ТЕДБЛФЙТХЕФЕ?
чф : рП-ТБЪОПНХ.
тц : б Ч УМХЮБЕ РЕТЕЙЪДБОЙС?
чф : еУМЙ РТЙУЩМБАФ ДПЗПЧПТ ОБ РЕТЕЙЪДБОЙЕ, С ЕЗП РПДРЙУЩЧБА, РТПЫХ ВПМШЫЕ ДЕОЕЗ Й ОЕ ЧЗМСДЩЧБАУШ Ч ФЕЛУФ ДП РЕТЕЙЪДБОЙС. еУМЙ ЦЕ РТПУСФ РТЙУМБФШ ФЕЛУФЩ, ФП ЛПЗДБ РЕТЕРЕЮБФЩЧБА ФЕЛУФЩ УП УЧПЙИ УФБТЩИ ВХНБЗ, С Ч ОЙИ ЮФП-ФП РПРХФОП ЙУРТБЧМСА. у ЗПДБНЙ ЪБНЕЮБЕЫШ ФП, ЮЕЗП ОЕ ЧЙДЕМ ТБОШЫЕ.
тц : лБЛ, РП-ЧБЫЕНХ, РЕТЕЧПДЮЕУЛБС НБОЕТБ ч.м.фПРПТПЧБ У ЗПДБНЙ - НЕОСЕФУС?
чф : оЕФ, ОЕ НЕОСЕФУС. х РЕТЕЧПДЮЕУЛПК НБОЕТЩ 2 РТЙЪОБЛБ - ТБЪОППВТБЪЙЕ ФЧПТЮЕУЛЙИ РТЙЕНПЧ, ЛПФПТЩНЙ РЕТЕЧПДЮЙЛ ЧМБДЕЕФ ЙМЙ ЛПФПТЩЕ ПО УБН ЙЪПВТЕМ, Й УПЧЕТЫЕОУФЧП ЧМБДЕОЙС ЛБЦДЩН ЙЪ ОЙИ. чУЕ УЧПЙ ФЧПТЮЕУЛЙЕ РТЙЕНЩ С ЙЪПВТЕМ Ч РЕТЙПД НПЙИ БЛФЙЧОЩИ ЪБОСФЙК РЕТЕЧПДПН, ФП ЕУФШ У 23-35 МЕФ. уЕКЮБУ С ФПМШЛП НПЗХ ЧПЪЧТБЭБФШУС Л ОЙН, ОПЧЩИ С ХЦЕ ОЕ ЙЭХ Й ЕДЧБ МЙ УНПЗХ ОБКФЙ. юФП ЛБУБЕФУС УПЧЕТЫЕОУФЧПЧБОЙС, С ОЕ ЙДХ РП РХФЙ ДБМШОЕКЫЕЗП ТБЪЧЙФЙС, РПФПНХ ЮФП С НБЛУЙНБМЙУФ, Б ОЕ РЕТЖЕЛГЙПОЙУФ. с ПУФБОПЧЙМУС ОБ ФЕИ 90%, ЛПФПТЩЕ НОЕ ОТБЧСФУС.
тц : лБЛ ДБМШЫЕ, РП-ЧБЫЕНХ, ВХДЕФ ТБЪЧЙЧБФШУС ПФЕЮЕУФЧЕООЩК ИХДПЦЕУФЧЕООЩК РЕТЕЧПД?
чф : мАДЙ ЛОЙЦОЩИ ГЙЧЙМЙЪБГЙК ЦЙЧХФ Ч УХЦБАЭЕНУС РТПУФТБОУФЧЕ: ХИПДЙФ ПВЭЕУФЧЕООЩК ЙОФЕТЕУ, РЕТЕЧПДПН ЪБОЙНБАФУС ЧУЕ ВПМЕЕ НБТЗЙОБМШОЩЕ МЙЮОПУФЙ, ЛПФПТЩЕ ПВХЮБАФ ЕЭЕ ВПМШЫЙИ НБТЗЙОБМПЧ, ЛОЙЦОХА ГЙЧЙМЙЪБГЙА ЧЩФЕУОСАФ ДТХЗЙЕ ЖПТНЩ ДПУХЗБ. х ЬФПЗП СЧМЕОЙС ЖЙМПУПЖУЛЙЕ, ПВЭЕУФЧЕООЩЕ, ЖЙОБОУПЧЩЕ Й ДТХЗЙЕ ПВПУОПЧБОЙС. х ОБУ РПЧФПТЙФУС ЪБРБДОБС УЙФХБГЙС, ЛПЗДБ ЮЙУМП ЮЙФБФЕМЕК УЕТШЕЪОПК ИХДПЦЕУФЧЕООПК МЙФЕТБФХТЩ УЧЕДЕФУС Л 0,2 %. рП ПРТПУБН Ч тПУУЙЙ УЕКЮБУ ЮЙФБАФ 7% - ЬФП ПЮЕОШ НОПЗП.
тц : чЩ ЧЙДЙФЕ ВПМЕЕ НПМПДЩИ ЙОФЕТЕУОЩИ РЕТЕЧПДЮЙЛПЧ?
чф : лП НОЕ РТЙИПДЙФ 25-МЕФОЙК РБТЕОШ - ИПЮЕФ ЮФП-ФП РЕТЕЧЕУФЙ, С ДБА ЕНХ ОБ РТПВХ РЕТЕЧЕУФЙ ПФТЩЧПЛ, ПО ОЕРМПИП РЕТЕЧПДЙФ, РПУМЕ ЮЕЗП С ЪБЛБЪЩЧБА ЕНХ РЕТЕЧПД ЧУЕЗП РТПЙЪЧЕДЕОЙС, У ЮЕН ПО ИПТПЫП УРТБЧМСЕФУС. оП ОЕЙЪЧЕУФОП, УФБОЕФ МЙ ПО РЕТЕЧПДЮЙЛПН...
тц : б ЮФП ЛБУБЕФУС ТБВПФБАЭЙИ РЕТЕЧПДЮЙЛПЧ?
чф : лПЗДБ УХЭЕУФЧПЧБМБ ЙЕТБТИЙС Й ЙОФЕТЕУ Л РЕТЕЧПДХ, Л 40 ЗПДБН РЕТЕЧПДЮЙЛЙ ВЩМЙ ХЦЕ ЛТЕРЛЙНЙ, СТЛЙНЙ НБУФЕТБНЙ. фПЗДБ ВЩМП НОПЗП ЙОФЕТЕУОЩИ РЕТЕЧПДЮЙЛПЧ. оБРТЙНЕТ, ЛПЗДБ пУЙС уПТПЛБ ЮЙФБМ УЧПК ОПЧЩК РЕТЕЧПД, Ч НБМПН ЪБМЕ гдм ОЕ ВЩМП УЧПВПДОПЗП НЕУФБ... рТЙЮЕН РТЙИПДЙМЙ ОЕ ФПМШЛП ЕЗП ДТХЪШС, ОП Й НБУФЕТБ РЕТЕЧПДБ. лБЛПК РЕТЕЧПДЮЙЛ УПВЕТЕФ УЕКЮБУ НБМЩК ЪБМ гдм?..
зМБЧОПЕ ОБУМБЦДЕОЙЕ РЕТЕЧПДЮЙЛБ - ТБДПУФШ ХЗМХВМЕООПЗП ЮФЕОЙС, УЧПЕПВТБЪОЩК РПМПЧПК БЛФ У РПОТБЧЙЧЫЕНУС ФЕЛУФПН. юФЕОЙЕ - РПДПВОЩК БЛФ, ОП РЕТЕЧПД ЛХДБ ВПМЕЕ ЙОФЕОУЙЧОЩК.
тц : лФП ЧБЫЙ МАВЙНЩЕ БЧФПТЩ? лПЗП РЕТЕЮЙФЩЧБЕФЕ?
чф : рПУМЕДОЕЕ ЧТЕНС ОЙЛПЗП ОЕ РЕТЕЮЙФЩЧБА. уЕКЮБУ С ПФЛМБДЩЧБА ЛОЙЗХ У НЩУМША, ЮФП, Л УПЦБМЕОЙА, С ХЦЕ ОЙЛПЗДБ ЕЕ ОЕ РЕТЕЮЙФБА.
тц : ч УЧПЕН ЙЪДБФЕМШУФЧЕ "мЙНВХУ РТЕУУ" ЧЩ РЕЮБФБЕФЕ УЧПЙИ МАВЙНЩИ БЧФПТПЧ?
чф : ъБЮЕН? нПС ГЕМШ ЙЪДБЧБФШ БЧФПТПЧ, ЛПФПТЩЕ ДПУФПКОЩ МАВЧЙ, ОП ЕЕ ОЕ РПМХЮЙМЙ. нПС ГЕМШ - ЧПУУФБОПЧМЕОЙЕ УРТБЧЕДМЙЧПУФЙ, ЧПЪДБФШ ФЕН, ЛПНХ ОЕ ЧПЪДБОП, Й РМПИП ЧПЪДБФШ ФЕН, ЛПНХ ЧПЪДБОП ЮТЕЪНЕТОП ИПТПЫП. оП РПУМЕДОЕЕ - ЬФП ХЦЕ НПК ДПМЗ ЛБЛ МЙФЕТБФХТОПЗП ЛТЙФЙЛБ.
тц : юЙФБЕФЕ МЙ ЧЩ РЕТЕЧПДОХА МЙФЕТБФХТХ?
чф : фПМШЛП РП ПВСЪБООПУФЙ.
тц : юШЙ РЕТЕЧПДЩ Й ЛБЛЙИ РТПЙЪЧЕДЕОЙК РПОТБЧЙМЙУШ ЧБН Ч РПУМЕДОЕЕ ЧТЕНС?
чф : рПНЙНП ФЕИ, ЛПЗП С ЪОБА Й ГЕОА, НПЕ ЧОЙНБОЙЕ РТЙЧМЕЛМЙ ТБВПФЩ вБВЛПЧБ. с РТПЮЙФБМ ЕЗП РЕТЕЧПД
уЕКЮБУ Х РТПДЧЙОХФПК ЮЙФБАЭЕК НПМПДЕЦЙ ХУФБОПЧЛБ ОБ РМПИПК РЕТЕЧПД, УЛЧПЪШ ОЕХЛМАЦЙК РЕТЕЧПД ПОБ ИПЮЕФ ХЧЙДЕФШ ПТЙЗЙОБМШОПЕ БЧФПТУЛПЕ ТЕЫЕОЙЕ, ДПНЩУМЙФШ, РТЕЧТБФЙФШ ЛОЙЗХ Ч ЙОФЕТБЛФЙЧОПЕ ЮФЕОЙЕ. ьФПК БХДЙФПТЙЙ ОЕЙОФЕТЕУОП РПМХЮБФШ ЗПФПЧХА РЕТЕЧПДЮЕУЛХА ЧЕТУЙА, УЛЧПЪШ ЛПФПТХА ОЕ РТПВЙФШУС Л БЧФПТХ. ьФХ ЪБДБЮХ РМПИЙЕ РЕТЕЧПДЮЙЛЙ ЧЩРПМОСАФ ОЕЧПМШОП, Б ИПТПЫЙЕ У ОЕК ВПТАФУС. нПЦЕФ ВЩФШ, ЬФБ ВПТШВБ ОЕНОПЗП БОБИТПОЙУФЙЮОБ...
тц : юЕН, РП-ЧБЫЕНХ, УПЧТЕНЕООБС РЕТЕЧПДЮЕУЛБС НБОЕТБ ПФМЙЮБЕФУС ПФ РЕТЕЧПДБ 20-МЕФОЕК ДБЧОПУФЙ?
чф : рТЕЦДЕ ЧУЕЗП - ПФУХФУФЧЙЕН ЙДЕПМПЗЙЮЕУЛЙИ Й НПТБМШОЩИ ЛХРАТ. уЕКЮБУ ОЕ ОБДП РТЙВЕЗБФШ Л ЬЪПРПЧХ СЪЩЛХ; ОБПВПТПФ, УПЧТЕНЕООЩК РЕТЕЧПДЮЙЛ ХУЙМЙЧБЕФ РПДПВОЩЕ НПНЕОФЩ. уМПЧБ ЙЪ ЮЕФЩТЕИ ВХЛЧ ОЕРТЕНЕООП РЕТЕЧПДЙФ НБФПН, ИПФС ЬФП УПЧУЕН ОЕ ПВСЪБФЕМШОП.
фБЛЦЕ ДМС УПЧТЕНЕООПЗП РЕТЕЧПДЮЙЛБ ЮТЕЪЧЩЮБКОП ИБТБЛФЕТОП ХРПФТЕВМЕОЙЕ УМЕОЗБ, РПМХРЕТЕЧЕДЕООЩИ УМПЧ, РП РТЕЙНХЭЕУФЧХ У БОЗМЙКУЛПЗП.
рПНОА, ЛБЛ РТЙ РЕТЕЧПДЕ ПДОПЗП ТПНБОБ С УФПМЛОХМУС У РТПВМЕНПК - ФБН ЗПЧПТЙМПУШ П РТЕДНЕФЕ, ЛПФПТЩК С ОЙЛПЗДБ ОЕ ЧЙДЕМ. с ДПМЗП Й НХЮЙФЕМШОП ПРЙУЩЧБМ ЬФПФ РТЕДНЕФ, ЬФПФ ПФТЩЧПЛ РЕТЕЧПДБ НОЕ ОЕ ОТБЧЙМПУШ. оП ФХФ ЛП НОЕ Ч ЗПУФЙ Ч рЕТЕДЕМЛЙОП РТЙЕИБМЙ НПЙ НПМПДЩЕ РТПДЧЙОХФЩЕ ДТХЪШС, Х ЛПФПТЩИ ВЩМ ЬФПФ РТЕДНЕФ. "лБЛ ЬФП ОБЪЩЧБЕФУС?" - УРТПУЙМ С. - "рЕКДЦЕТ".
тц : чЩ УПЗМБУОЩ У НОЕОЙЕН, ЮФП ОБЮБМШОЩЕ УФТБОЙГЩ РЕТЕЧПДБ УМБВЕЕ ПУФБМШОПК ТБВПФЩ?
чф : дБ, С УЛМПОЕО ФБЛ ДХНБФШ. рЕТЕЧПДЮЙЛ УЛПМШЛП ХЗПДОП НПЦЕФ ЧПЪЧТБЭБФШУС Л ОБЮБМХ ТБВПФЩ Й ДЕМБФШ ЫЧЩ, ОП ИПФС ВЩ ПДЙО ХЪЕМ ДБ ПУФБОЕФУС. ч РЕТЧПК ЖТБЪЕ РЕТЕЧПДБ НПЦЕФ ВЩФШ, Л РТЙНЕТХ, НОПЗП НЕУФПЙНЕОЙС "ПО": "пО РПДПЫЕМ Л ОЕНХ". еУМЙ ЧЩ ХВЙТБЕФЕ ПДОП ЙЪ ОЙИ, ТБЪТХЫБЕФУС УЙОФБЛУЙЮЕУЛБС ЛПОУФТХЛГЙС - Б МПЗЙЮЕУЛЙЕ УЧСЪЙ ЕЭЕ ОЕ ТБВПФБАФ. ьФБ ФЕИОПМПЗЙЮЕУЛБС РТПВМЕНБ БЛФХБМШОБ.
чЮЕТБ ЧЕЮЕТПН С ПФТЕДБЛФЙТПЧБМ 5 МЙУФПЧ РПЧЕУФЙ Ч РЕТЕЧПДЕ пМШЗЙ дТПВПФ. оБ РЕТЧПК УФТБОЙГЕ С УДЕМБМ 20 ЙУРТБЧМЕОЙК, ОБ УМЕДХАЭЙИ 5-ФЙ РТЙНЕТОП 5, ДБМШЫЕ РП 1-2, Б ГЕМЩЕ ЗМБЧЛЙ ЧППВЭЕ ПУФБМЙУШ ВЕЪ ЙУРТБЧМЕОЙК - Й ОЕ РПФПНХ, ЮФП С ХУФБМ ЙМЙ ПВМЕОЙМУС.
с ОЕ УМЩЫБМ, ЮФПВЩ П "РТПЧЙУБОЙЙ" ОБЮБМБ ЛФП-ФП ЗПЧПТЙМЙ, ОП ЬФП УПЧЕТЫЕООП ПЮЕЧЙДОП.
тц : пВ ЬФПН Ч ЙОФЕТЧША ЗПЧПТЙМ б.с.мЙЧЕТЗБОФ ...
чф : пО РТПУФП ИПФЕМ ПВЯСУОЙФШ, РПЮЕНХ ЧУЕ ЕЗП РЕТЕЧПДЩ ТБЪНЕТПН Ч РПМ-УФТБОЙГЩ. (ыХФЛБ).
ВЕУЕДПЧБМБ еМЕОБ лБМБЫОЙЛПЧБ
Старшеклассником я регулярно получал за школьное сочинение двойную оценку 1/5 – «единицу» по литературе и «пятерку» по русскому письменному. Называлось это, соответственно, «содержанием» и «грамотностью».
Пока не удостоился однажды – за очередной «опус магнум» размером как раз со «взглядовскую» колонку - оценки 1/1…
Инна Гавриловна! – возмутился я. – Насчет «содержания» мне всё ясно. Но что у меня не так с «грамотностью»? Разве у меня бывают ошибки?
Ошибок у тебя, Витя, действительно не бывает, - рассудительно ответила мне учительница. – Но я вот тут подумала: при столь хулиганском «содержании», как каждый раз в твоих сочинениях, - о какой такой «грамотности» может вообще идти речь?
Инна Гавриловна была, разумеется, права – если не как учительница русского языка и литературы, то как умудренный жизнью в советском обществе педагог.
Да и потом в этом плане не изменилось практически ничего.
Потому что и впоследствии, - строго говоря, всю мою жизнь – дело обстояло именно и только так: поначалу мне выставляли мудро взвешенную оценку 1/5, а начиная с какого-то момента (когда я особенно «доставал») сбивались на несколько все же абсурдную 1/1.
И на очередной вопрос: «Разве у меня бывают ошибки?» мне всякий раз с невозмутимой наглостью отвечали: «Ошибок у тебя действительно не бывает, но тем не менее»…
И это «тем не менее» поневоле заставляет вспомнить еще одну историю – уже не сорокапятилетней, а тридцатипятилетней давности.
Я тогда надумал вступить в профком литераторов, но мои старшие коллеги из союза писателей, работу которых я уже успел не столько раскритиковать, сколько осмеять (в устной форме; меня тогда, естественно, как критика не печатали), твердо вознамерились отказать мне даже в столь жалком профессиональном признании.
Но сделать это напрямую было, разумеется, стыдновато, потому что я уже широко – и громко – печатался как поэт-переводчик.
Понимаете, Виктор Леонидович, - объяснил мне председатель этой малопочтенной организации, - у нас тут была проверка, и выяснилось, что средний возраст членов профкома – шестьдесят два года. Вот нам и порекомендовали резко омолодить кадровый состав. Поэтому принять вас мы никак не можем.
Поэтому?.. Но мне двадцать семь!
Тем не менее…
Ну вот, а зато сейчас мне как раз эти сакраментальные шестьдесят два года, - и ничегошеньки все равно с тех пор не изменилось: ошибок у меня по-прежнему не бывает, однако при столь «хулиганском содержании» ни о какой «грамотности» речи, как водится, не идет.
Разве что, с годами окончательно обнаглев, мои оппоненты толкуют теперь, бывает, и о моей «безграмотности».
Но это уж дудки!
Беда моя не в скандальности содержания моих публикаций: скандальны чаще всего не они, а события и литературные произведения, оценкой и анализом которых я занимаюсь, скандальны сами по себе литературные нравы.
Беда моя не в недопустимой, якобы, резкости тона: джентльмен, знаете ли, никогда и никого не оскорбляет непреднамеренно.
Бабы в России, как известно, не дают, а «жалеют». Но литературному критику «жалеть» никого нельзя – если он, конечно, не баба.
И дело не в том, что ты пожалеешь, а тебя нет (это как раз не так – и метод взаимного жаления, оно перекрестное опыление, расцвел повсеместно).
Дело в том, что ты пожалеешь, - и другой критик пожалеет, и третий, - и не пожалеет только читатель.
Вернее, он пожалеет о том, что как последний дурак прислушался к твоей заведомо нечестной рекомендации.
Жалея писателя, ты становишься нечестен с читателем.
Да и с писателем, которого ты пожалел, тоже.
Ну, и, понятно, с его коллегами по перу, которых ты почему-то не пожалел.
Литературный критик должен быть верен читателю, а не писателю.
Литературный критик, верный писателю, - это не критик, а литобслуга.
Хотя, разумеется, не могу не признать: многое из того, что я делаю, - и делаю честно, - делается с усугублением.
Или, вернее, с опережением, воспринимаемым многими как усугубление и даже злоупотребление (последнее, впрочем, - не более чем поклеп).
Беда моя в природе моих способностей на литературно-критическом поприще, ставшем для меня частичным призванием.
В литературе я не доктор Живаго. И уж подавно не добрый доктор Айболит. Я доктор Хаус.
Моя специализация – ранняя диагностика.
Опережающая диагностика.
И хотя бы только поэтому – диагностика объективно возмутительная.
Цветущий вроде бы вид у той или иной отрасли (или персоны) отечественной словесности, а я говорю: «В морг!»
Возможно даже, что у меня иной раз все-таки проскальзывают ошибки. Но это как раз вряд ли.
Со мной, разумеется, не соглашаются. На меня обижаются. Меня ненавидят.
Но, если доктор сказал: «В морг!», значит, - в морг.